Центурион - Саймон Скэрроу

— Ну, спасибо за то, что втянул меня в это.

— Прошу прощения, — с готовностью извинился Катон и указал в сторону конной алы: — А теперь мне бы э-э… лошадь.

— Ступай, выбирай — а то, не ровен час, еще чего-нибудь выкинешь.

В то время как Катон отходил в хвосте других офицеров, Амаций, Макрон и проконсул смотрели, как парфяне разворачивают и уводят своих коней, оставляя на месте только посланника, знаменосца и еще двоих. Макрон задумчиво потарабанил пальцами по луке седла.

— Чего же они все-таки хотят? Кто-нибудь знает?

— Лично я понятия не имею. — Лонгин помолчал, затем ворчливо заметил: — Ума не приложу, как они умудрились незамеченными так близко подобраться к нашему расположению. У нас что, в разъездах и на заставах служат слепцы? Кто-то за это ответит, — мрачно заключил он.

Все трое обернулись на стук копыт: это прибыл верхом Катон.

— Смотреть в оба, — обратился к офицерам Лонгин. — При первом же признаке опасности подавать сигнал криком и бросаться на этих выродков. Однако помните: у нас до сих пор перемирие. Движение можно делать лишь тогда, когда его сделали они. Поэтому руки держать на виду, к оружию не притрагиваться.

Амаций резко втянул носом воздух.

— Будем надеяться, что и царевич скажет своей челяди то же самое.

— Именно, — кивнул Лонгин и для успокоения сделал глубокий вдох. — А теперь всё, едем.

Каблуками сафьяновых сапог он нежно ткнул в бока своего коня, направляя его вперед. Остальные тронулись следом цепочкой, осторожно направляясь через пустошь навстречу парфянам. Держась чуть сзади и сбоку своего командира, Катон не без труда сдерживал соблазн положить ладонь на рукоять меча, но вместо этого сжимал обеими руками поводья. Спину он держал нарочито прямо, чтобы парфянам казаться надменным и бесстрашным — хотя у самого в животе все сжималось от страха, а сердце гулко стучало в ребра. Себя он презирал уже за то, что вообще вынужден выказывать эту фальшивую браваду. Случайный взгляд вбок открыл, что и Макрон пытливо смотрит на парфян, но скорее с любопытством и оценивающе, чем с боязнью или напряжением. И Катон как за спасение ухватился за мысль, что его бесстрашный друг даст фору любому парфянскому воину, каков бы тот ни был, если только он замыслил что-нибудь коварное.

Обе группы всадников сближались в полной тишине, нарушаемой лишь глухим стуком и поскрипыванием копыт по щербатой земле. В ярком свете дня отчетливо виднелся прихотливый орнамент на колчанах парфян, а также тонкая изысканность их одежд. Лошади под ними были несколько меньше, чем у римлян, но прекрасно ухоженные — гладкие, мускулистые, и двигались с эдакой текучей грацией. Знаки различия у парфян были непонятны; исключение составлял, пожалуй, только знаменосец, у которого к седлу было приторочено что-то вроде большой плетеной корзины. По молчаливому согласию стороны остановились друг от друга на двойной длине копья и вопросительно друг друга оглядели. После этого самый рослый из парфян неожиданно откинул от лица платок золотистого шелка и заговорил.

Посланник с вниманием выслушал, после чего почтительно склонил голову и лишь затем обернулся к римлянам:

— Царевич желает вам бесконечного здоровья и преуспеяния. Вам, вашему императору и всему вашему народу. Он также похвально отзывается обо всех тех прекрасных землях, которые вы заняли именем Рима. Он говорит, что несказанно впечатлен вашими линиями сторожевых башен и передовыми заставами, что обороняют подступы к Антиохии. Нам было не так-то просто подступиться и пройти через них незамеченными.

При последней фразе губы Лонгина сжались тонкой линией, а свободная рука на секунду стиснулась в кулак.

— Довольно любезностей, — вскинул он руку. — Я так понимаю, вы здесь не для того, чтобы восхищаться красотой окрестностей. Давайте по существу. Что желает царевич?

Между царевичем и посланцем последовал короткий обмен фразами, после чего последний заговорил снова:

— Парфия настаивает, чтобы Рим впредь воздержался от любых дальнейших попыток распространять свое влияние в сторону Евфрата.

— Рим имеет полное право оберегать свои границы, — твердо сказал Лонгин.

— Да, однако ваши границы имеют обыкновение неуклонно ползти дальше, подобно татям, влезающим во дворы своих следующих жертв.

— Как тебя понимать? Мы чтим наше действующее примирение.

— Между Римом и Парфией да, — согласился посланник, — но как у вас обстоят отношения с Пальмирой? Вы используете ее земли как свои собственные, а ваши солдаты маршируют уже у самих границ с Парфией.

— Пальмирский правитель Вабат подписал с Римом мир, — значимо напомнил Лонгин.

При переводе этих слов царевич язвительно хмыкнул, после чего разразился продолжительной тирадой, скептическая суть которой была римлянам ясна уже до того, как посланник взялся передавать слова своего повелителя. Макрон, встретившись исподтишка взглядом с Катоном, истомленно возвел глаза. Катон не ответил. Его друг был воином до мозга костей, но люто ненавидел любое проявление политиканства, и было очевидно, что его присутствие при этой дипломатической тяжбе — лишь дань преданному служению Риму. Катон округлил глаза и со своей стороны отправил другу предостерегающий взгляд. Макрон лишь на секунду вопросительно приподнял бровь, вслед за чем едва заметно пожал плечами, в то время как посланник излагал слова своего хозяина на латыни.

— Царевич Метакс говорит, что ваше истинное намерение за этим договором видно невооруженным глазом. Всем известно, что это просто шаг к последующему присвоению Пальмиры.

— Правитель Вабат вступил в договор по своей воле.

— А если бы правитель или его преемник решил, что из договора следует выйти? Что тогда?

Попавшись уже раз на уду, Лонгин, прежде чем ответить, поразмыслил.

— Но вопрос сейчас так не стоит. Пальмира и Рим просто добрые соседи.

Парфянский царевич на это желчно рассмеялся и при ответе ткнул в сторону римского наместника пальцем.

— Соседи, добрые? — перевел посланец. — Единственно добрые для вас — это сам Вабат и его выжившее из ума старичье. Что же касается пальмирской знати, то она этот договор открыто порицает. Во дворце есть даже такие, кто считает, что сам правитель без малого изменник. Ваш договор — бессовестная ширма, и недалек тот день, когда правитель будет вынужден его расторгнуть. А если у него этого не получится, то будьте уверены, что оковы, связывающие Пальмиру с Римом, непременно порвет его преемник. Если же Рим попытается вмешаться в дела Пальмиры силой, то тогда Парфия сделает все, чтобы защитить своего соседа от навязывания воли Рима!