Альбион - Джон Грант

Почти всё зерно было погружено.

Когда-то, на родине у него был арбалет — инструмент смерти, способный поражать людей почти за сотню метров. Здесь арбалета не было, но ему сильно захотелось, чтобы он был… Правда, он мог промахнуться и попасть в Майну. Он представил древко в своей правой руке, мысленно поднял оружие, прицелился и… он один, грязный чердак и на площади равнодушно обесчещенная Майна.

Нет, слово обесчещенная не подходит. Солдаты обесчестили себя. Она же осталась такой, как была.

Вскоре солдаты ушли, провозгласив о своём уходе новым хриплым гудком трубы. Они не утруждали себя ничем, кроме поверхностного осмотра нескольких домов.

Майна дождалась, пока стихнет шум, и встала. Её юбка сама опустилась ей на бёдра. Она неловко улыбнулась собравшимся вокруг крестьянам, включая Ланца и Гред, которые утешали и благодарили её за выполненную роль. Отстранив их, она поглядела на окно чердака, за которым сидел Терман. Их взгляды встретились.

* * *

Майна очень долго мылась, а затем, пахнущая самодельным мылом, забралась к Терману в постель. Он уже почти засыпал, но обнял её, снял с себя ненавистную ночную рубашку и забросил в дальний угол комнаты. Когда его руки коснулись её кожи, он понял, что жаждал этого момента даже тогда, когда думал обратное. Они снова обнялись и просто уснули друг подле друга.

Утром всё было иначе.

Проснувшись, они занялись любовью так мирно и спокойно, как будто на свете не существовало понятие «время».

«Для неё, — подумал он, — действительно не существовало раньше такого понятия». Он удивился, поймав себя на том, что думает об этих вещах в момент, когда должен был раствориться в эмоциях.

«Я тоже чувствую отсутствие времени. В эти сладкие минуты мои воспоминания превратились в некие призрачные образы. Для неё же так было всегда. Когда она пыталась мысленно заглянуть в прошлое, перед ней возникало некое безвременье. Она чувствовала, что вчерашний день всё-таки был, но ничего не помнила из него. Чёрт возьми! Вместо ясности мышления я снова дал ей безвременье!

Ощущение её кожи — тоже воспоминание.

У неё есть прошлое, хоть она и не любит о нём вспоминать. Я создал для себя состояние разума, которое считаю блаженством, но для неё это возврат к неопределённости прежнего существования…»

Он провёл пальцами по её спине и заплакал, уткнувшись лицом в её плечо.

Глава третья. Гиорран

Молодой лейтенант остановился, чтобы передохнуть. Он больше часа карабкался по каменистым склонам, которые осыпались под его ногами так, что ему приходилось преодолевать три метра, чтобы подняться всего лишь на один. Он поднимался по почти отвесным стенам из глинистого сланца, крошившегося под его руками. Несколько раз он срывался и висел над пропастью до тех пор, пока не находил более надёжное место, за которое мог уцепиться. Сейчас он обнаружил уступ и решил перевести дыхание.

Он взглянул вверх, на вершину, загороженную от него склоном. Он знал, что она уже близко, но остаток пути был, пожалуй, самым сложным.

Он сел, обхватил руками колени и стал смотреть на бесчисленные квадратные километры Альбиона. Отсюда его поверхность напоминала потерянную кем-то клетчатую ткань. С этого места крепость Гиорран была не видна, он видел лишь многоцветную мозаику из зелёного, жёлтого, золотистого и коричневого цветов. Утренняя дымка придавала цветам пастельные тона. Мозаика постоянно менялась, как будто сквозняк из-под двери трепал эту брошенную на землю клетчатую ткань. Ровные серые нити изгородей медленно меняли свои очертания, как паутина под лёгким ветерком.

Значит, в Альбионе всё было в порядке. Всё, как всегда, было в движении.

Но всё ли в порядке?

Он вёл один из продовольственных конвоев в одну из деревень в южной части Альбиона, находившуюся возле самой границы тумана, который, согласно утверждениям некоторых еретиков, отделял Альбион от некого гипотетического Другого Мира. Поход длился около пятидесяти периодов бодрствования и только в конце он обнаружил что-то, достойное внимания.

В одной из деревень они отобрали… нет, изъяли зерно и скот. Там было что-то не так, но он до сих пор не мог понять, что именно. Его солдаты ничего не заметили, да и он сначала тоже. Но потом родилось и окрепло подозрение: что-то было не так. Вся беда в том, что все деревни, через которые они проходили, были практически неотличимы друг от друга, а он не мог вспомнить, в какой именно он обнаружил отклонение от общего положения вещей. Система, по которой конвои обрабатывали деревни, была всегда одинаковой: солдаты изымали провизию, он делал вид, что считает крестьян, выбирая самую красивую женщину, которую позволял своим солдатам изнасиловать. Это повторялось так часто, что все деревни слились для него в одну — солнечный свет, запах животных и угрюмые лица рабов были везде одинаковыми.

Он с грустью оглядел свою красно-зелёную форму. Два предыдущих раза, прежде чем карабкаться сюда, он переодевался. На этот раз он поступил слишком импульсивно — как только сомнения окончательно созрели в нём, он покинул Гиорран. Он пустил коня галопом и, несмотря на то, что животное ржало, пытаясь сбросить его, он заставлял его перепрыгивать через изгороди между полями.

Его пальцы и ладони были в куда более плачевном состоянии, чем форма. Их покрывали порезы и ссадины, большинство из которых были неглубокими, но некоторые сочились тёмно-красной кровью. Удивительно, что он не замечал этих порезов, карабкаясь сюда, но теперь, когда увидел их, они начали страшно болеть.

Форму было уже не спасти, поэтому он оторвал от неё лоскуты и крепко перемотал ими руки. Затягивая повязки, он поморщился. На несколько секунд боль успокоилась.

Его дыхание стало более ровным. Он снова посмотрел наверх. А стоило ли? Стоили ли последние, самые тяжёлые метры подъёма разрешения его сомнений?

Он пожал плечами.

«Да, стоили…»

Он устало поднялся на ноги, протянул руки к огромному острому уступу и почувствовал боль в перемотанных тряпками ладонях ещё до того, как коснулся ими холодного камня.

Уступ оказался уже, чем он предполагал — не больше двадцати сантиметров, но с него он заметил справа, в тридцати или сорока метрах, русло горной речки. Уступ скрывал его от того места, где он отдыхал. Он хотел было спуститься вниз, но мысль об отступлении претила ему.

Расставив руки в стороны и вцепившись пальцами в жухлую траву, он изо всех сил вжался в отвесный склон. Коричневая трава издавала терпкий запах, и он вспомнил кухню в доме своего детства. С минуту постояв так, прижимаясь к склоку, как будто это было мягкое бедро матери, он шагнул в сторону.