Альбион - Джон Грант

Он устроился поудобнее, отклонившись назад и ухватившись руками за подоконник. «Я мог бы изменить здесь всё, — подумал он, — мог бы помочь Майне и всем остальным узнать, как должны жить люди. Но я не могу начать прямо сейчас. Я должен подождать… Подождать, пока вернутся силы». Он посмотрел на свои тонкие белые руки. «Тогда я раздобуду меч и поведу этих людей к свободе, а затем… А что затем? Стану их новым Деспотом? Стану новой Эллонией?»

Он снова вспомнил о Майне, о том, как она выглядела совсем недавно, когда стояла вот тут, на чердаке. Нет, дело не в том, как она выглядела, не только в том. Важно то, никой она была. Если бы она была его сестрой, он любил бы её, как брат сестру: её серые глаза и выступающий подбородок не имели бы такого значения. Но она не сестра ему. Он был влюблён, но не любил её.

Он понимал причины этого.

«О, как бы я хотел…»

Его мысли пошли по кругу. Может, он всё-таки любил её? Может, именно в этом и крылась разгадка? Ведь, что бы он себе ни говорил — на самом деле он любил её, и из-за этого мысли его возвращались всё время к одному и тому же. Чем больше он думал о ней, тем больше он любил её, и…

До него дошло дуновение ветра, и он прервал свой полусонный мысленный монолог. Он приподнялся и посмотрел в окно.

В это самое время он услышал звуки трубы. Лицо Термана скривилось — он довольно неплохо играл на музыкальных инструментах.

Звук повторился. На этот раз он услышал стук копыт, а через некоторое время даже звон колокольчиков на сбруе лошадей.

Теперь надо было быть осторожным. Изо всех сил стараясь не шуметь, он подтащил один из ящиков к окну и сел на него. Он перевёл дыхание и напряжённо вгляделся в серый прямоугольник окна.

«Молю, молю, — думал он, обращаясь к мало знакомым ему богам. — Только бы они не тронули Майну!»

Крестьяне изо всех сил старались играть свою роль. Солдаты — их было около двадцати — собрались на небольшой площади возле башни, которая действительно оказалась амбаром. В руках у одного из солдат был красно-зелёный флаг с изображением собаки, поражённой мечом. Шесть лошадей тащили за собой пустые деревянные телеги. Процессия остановилась.

Солдатам было нужно не только зерно — они пересчитывали людей. Труба прогудела ещё два или три раза, собирая крестьян с полей. Они сгрудились у амбара, делая вид, что их не интересует происходящее. Снова Терман удивился тому, как они играли свои роли: они выглядели именно такими безмозглыми существами, за которых их принимали солдаты. Они собирались очень долго, но наконец один из солдат, по-видимому, офицер, так как был одет в форму ярко-красного и ярко-зелёного цветов, в отличие от тёмно-бордового и болотного цветов остальных солдат, соскочил с коня и стал выстраивать крестьян в каком-то определённом порядке.

Терман услышал, как он кричал «Стоять!», и крестьяне замирали на том месте, куда он их поставил.

Затем офицер стал расхаживать между ними, опуская руку на голову каждого, очевидно, считая. Терману было трудно наблюдать за этим процессом: то ему казалось, что офицер пропустил ряд, то — что посчитал один и тот же дважды. Некоторых крестьян Терман узнал; он уже дал им имена. Ему было стыдно, что он не запомнил эти имена. Женщина с двойным подбородком, делавшим её похожей на индюшку, — да, он давал ей имя, но помнил только то, как она улыбнулась ему с благодарностью. Офицер положил руку на голову маленькому мальчику — его зовут… О Боже! Неужели отсутствие памяти — заразная болезнь в Альбионе? Нет, нет… Его зовут Редин — умный парнишка, опасно умный.

Терман понимал, что его присутствие всё здесь изменило. Редин мог просто быть одним из маленьких мальчиков до того, как получил имя. Ему было не больше десяти лет. Может, посмотрев на выражение его лица, офицер поймёт, что в деревне что-то изменилось?

Офицер опустил руку на голову следующего крестьянина.

Терман напрягся.

Майна в своём шерстяном платье стояла рядом. Терман различил её только из-за высокого роста — она была на голову выше остальных. Он мысленно попытался подбодрить её, понимая, что она не в силах принять его послание.

— Эта — наверняка бунтовщица! — закричал офицер.

Несмотря на расстояние, Терман услышал его слова. «Нет, — подумал он, — но она красива, и ты думаешь, что сможешь лучше управлять своими людьми, если позволишь им изнасиловать её. Постой, ты сказал, она бунтовщица? Но из того, что говорила Майна, следует, что эти люди не способны бунтовать. Может, здесь уже были такие, как я? Или может, это просто ругательство, смыслу которого не придают особого значения, типа “выродок”?»

«Она — это я, а я — это она».

Майну оттащили от основной массы крестьян. Офицеру, видимо, надоело их считать, и он принялся выкрикивать приказы. Он распорядился, чтобы на площадь привели скот, совершенно не обращая внимания на то, что двое его солдат бросили Майну на землю и задрали ей платье.

Терман подался вперёд. Он не мог смотреть и не мог не смотреть. Он так хотел, чтобы у него в руках оказался меч и силы опять вернулись в его тело… Она говорила, что любое безрассудство с его стороны может плохо закончиться для крестьян. Он тогда согласился с ней. Он и сейчас был согласен, но несмотря на это его ногти царапали доски подоконника.

Солдат со спущенными ниже колен штанами удобно устроился на Майне, а она неподвижно лежала на спине, не выказывая никаких эмоций. Остальные крестьяне даже не смотрели в её сторону. Второй солдат ожидал своей очереди. Привели скот и погрузили на деревянные телеги. Животные громко кричали, протестуя каждое на свой манер. Одна из коров подняла хвост и с резким звуком опорожнилась. Терман подумал, что обратный путь будет нелёгким дня эллонских солдат, потому что животное, по-видимому, страдало какой-то болезнью кишечника. Офицер прокричал новую команду, и крестьяне начали носить из амбара зерно и грузить его на оставшиеся телеги. На Майну лёг третий солдат, а она всё ещё лежала, как труп.

«Это её месть, — неожиданно понял Терман. — Они не понимают этого, но она мстит им. Каждый из них хотел бы, чтобы она хоть как-нибудь реагировала на него, но она не собирается этого делать. Они же не могут обвинить её ни в чём: ведь она для них простая, неразумная рабыня-крестьянка».

Ему было тяжело смотреть на это насилие. Он не мог себе представить что-либо менее эротичное. Ему страшно хотелось убить кого-нибудь из них. Убийство было когда-то его работой и не пугало его.

Его эмоции смешались. Он тоже хотел её, он хотел показать ей настоящую любовь — долгий и медленный процесс, от которого удовольствие получают оба.

Почти всё зерно было погружено.