Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

— И я, — сказала королева, снова приближаясь к супругу, — также присоединяю мою просьбу, ваше величество. Сегодня праздник любви, мой праздник, государь. Так пусть же любовь и милость восторжествуют!

Она смотрела на Генриха VIII с пленительной улыбкой, ее глаза сияли так лучезарно, сулили столько счастья, что король не мог противиться ей.

В глубине сердца он был готов на этот раз склониться к помилованию преступницы, но ему был нужен для этого какой-нибудь предлог, чье-нибудь посредничество. Он торжественно поклялся не щадить ни единого еретика и не имел права нарушить свое слово только из-за того, что королева просила его о помиловании.

— Ну, — сказал он после некоторого раздумья, — я согласен исполнить ваши просьбы, согласен помиловать Марию Аскью, при том, однако, условии, что она откажется и торжественно отречется от всего, что говорила здесь. Довольны ли вы этим, Екатерина?

— Довольна, — печально ответила королева.

— А вы, леди Джейн Дуглас и Генри Говард граф Сэррей?

— Мы довольны!

Все взоры обратились теперь вновь на Марию Аскью, которую присутствующие оставили без внимания, несмотря на то, что ее дело занимало всех.

Девушка, со своей стороны, также относилась безучастно к остальному обществу и почти не замечала, что происходило вокруг нее. Она стояла, прислонившись к отворенной двери балкона, и смотрела вдаль, на пламенеющий горизонт. Ее душа была с благочестивыми мучениками, за которых она горячо молилась Богу, в своей лихорадочной экзальтации завидуя их мучительной смерти. Совершенно отрешившись от настоящего, она не слышала ни молений своих защитников, ни ответа короля.

Рука, положенная на плечо Марии, заставила ее отвлечься от мечтательной задумчивости.

Возле нее стояла молодая королева Екатерина Парр.

— Мария Аскью, — поспешно прошептала она, — если тебе мила жизнь, исполни требование короля. Это — единственное средство для твоего спасения. — После этого она взяла девушку за руку и, подведя ее к королю, громко сказала: — Ваше величество, простите пылкому горю бедной девушки, которая в первый раз присутствовала при казни и была так потрясена этим зрелищем, что едва ли сознавала, какие безрассудные, преступные слова невольно вырвались у нее в вашем присутствии. Итак, простите ее, ваше величество, потому что она с радостью готова отказаться от них.

Крик ужаса вырвался из уст Марии, а ее глаза вспыхнули гневом. Она оттолкнула от себя руку королевы и спросила с презрительной улыбкой:

— Мне отказываться? Никогда, миледи, никогда! Клянусь Богом, который да помилует меня в мой смертный час, что я не отрекусь от своих слов. Да, горе и ужас подсказали мне их, но сказанное мною — все же истинная правда. Ужас заставил меня говорить и принудил обнажить пред вами свою душу. Нет, я не отрекаюсь от своих слов! Я говорю вам, что те, которых казнят вон там, — святые мученики и что они идут на Небо к Богу, чтобы обвинить пред Ним царственного палача. Да, они святые, потому что вечная истина просветила их души и сияла вокруг их лиц ярче пламени костра, в которое ввергла их рука неправедного судии. Ах, я должна отречься? Я должна последовать примеру Шакстона, низкого и вероломного служителя своего Господа, который из страха телесной смерти отрекся от вечной правды и в богохульственной трусости сделался клятвопреступником пред святым учением? Король Генрих, говорю тебе, берегись лицемеров и изменников, берегись своих собственных гордых и надменных мыслей!… Кровь мучеников вопиет против тебя к Небу, и со временем Господь Бог будет так же неумолим к тебе, как ты был неумолим к благороднейшим из своих подданных! Ты предаешь их убийственному огню, потому что они не хотят верить тому, что проповедуют им жрецы Ваала, потому что они не хотят верить в истинное превращение чаши, потому что они отрицают, что истинное тело Христа содержится после освящения в Святых Дарах, все равно, хороший или дурной священник совершал таинство евхаристии. Ты предаешь их палачу за то, что они — верные последователи своего Господа и Бога.

— А вы разделяете мнение этих людей, которых зовете мучениками? — спросил король, когда Мария Аскью смолкла на минуту, запыхавшись от волнения.

— Я разделяю его.

— Значит, вы отрицаете истину шести статей?

— Я отрицаю ее.

— Вы не согласны видеть во мне верховного главу церкви?

— Един Бог — глава и владыка Своей церкви.

Наступила пауза, страшная, полная ужаса. Каждый чувствовал, что для этой несчастной девушки все потеряно, что ей нет больше спасения, и ее судьба бесповоротно решена.

На лице короля играла улыбка.

Придворные знали эту улыбку и боялись ее еще более, чем бури королевского гнева. Когда Генрих VIII так улыбался, это значило, что он принял твердое решение; тогда он был уже не подвластен ни малейшему колебанию, никакому сомнению; смертный приговор был уже решен им, и его кровожадная душа радовалась новой жертве.

— Ваше высокопреосвященство! — сказал наконец Генрих, обращаясь к архиепископу винчестерскому. — Подойдите сюда.

Архиепископ приблизился к нему и встал возле Марии Аскью, бросавшей на него гневные, презрительные взгляды.

— Именем закона повелеваю вам взять под стражу эту еретичку и предать ее духовному суду, — продолжал король. — Она проклята и погибла; ее надо судить, как она того заслуживает.

Архиепископ положил руку на плечо Марии Аскью и торжественно произнес:

— Именем Божеского закона арестовываю тебя!

Ни одного слова не было сказано больше. Лорд верховный судья молча последовал знаку архиепископа и, коснувшись своим жезлом Марии Аскью, приказал своим солдатам вывести ее вон.

Мария Аскью улыбаясь протянула им руки и с гордо поднятой головой направилась из зала в окружении стражи, в сопровождении архиепископа винчестерского и лорда верховного судьи…

Придворные расступились, чтобы пропустить девушку с ее провожатыми, а потом снова сомкнули свои ряды, как смыкаются и спокойно катятся дальше волны моря, поглотившие труп. Мария Аскью была уже для всех трупом, погребенным мертвецом. Волны прошумели над ней, и все снова стало весело и блестяще, как было раньше.

Король подал руку своей юной супруге и, нагнувшись к ней, шепнул на ухо несколько слов, которых не понял никто, но которые заставили вздрогнуть и покраснеть молодую женщину.

Заметив это, Генрих засмеялся и напечатлел поцелуй на ее челе. После того он обратился к своему двору:

— Теперь доброй ночи, милорды и джентльмены! — сказал он с милостивым кивком головы. — Праздник кончился, и нам нужен покой.

— Не забудьте принцессы Елизаветы, — прошептал епископ Кранмер, когда откланивался Екатерине и целовал протянутую ему руку.