Университет - Бентли Литтл

В последнее время, еще при Сильвии, он и сам начал ощущать смутное томление. Стали одолевать приступы неясной тоски и неудовлетворенности собой. В жизни ощущалась какая-то скука. Он профессор — то есть достиг того, к чему давно стремился. Большой уютный дом полон книжных шкафов с непрочитанными книгами. И тем не менее... И тем не менее ему чудилось, что где-то на жизненном пути он свернул в не правильном направлении. Где-то на отрезке между браком и разводом он избрал неверный путь и зашел по нему так далеко, что уже нет никакой надежды вернуться к развилке и исправить ошибку.

Но чего же он хочет на самом деле? Плюнуть на все и махнуть на Таити, чтобы остаться там навсегда? Нет, Таити его не особенно прельщает. Тогда что? Жить простой незаметной жизнью рабочего-строителя или водителя грузовика и не забивать себе голову премудростями высокой науки? Нет, физическая работа и радости примитивной жизни ему не по вкусу. Сильвия непрестанно брюзжала, что его не допросишься починить что-либо в доме.

Он по-прежнему наслаждался преподаванием, любил живой обмен мыслями со студентами, но вот уже год, а может быть, и больше, он испытывает растущее раздражение к тому, что неизбежно является частью профессорства, тяжким крестом университетской жизни: тупость начальства, мелкие козни коллег, их тщеславие и снобизм и ревность к успехам другого, погоня за никчемными публикациями в академических журнальчиках, не читаемых нормальными людьми... В нем росло убеждение, что он не создан для этой академической мышиной возни, ему неинтересно набирать очки и пускать пыль в глаза. Но, с другой стороны, Ян понимал, что в университете он как рыба в воде и в любой другой среде просто зачахнет. С университетом у него получался классический тупиковый случай любви-ненависти: и вместе плохо, и порознь нелады. От этого-то раздвоения и наваливалась депрессия.

Возможно, именно душевная смута привела его к тому, что он со значительно большим энтузиазмом обсуждал со студентами романы ужасов и мистические рассказы, чем творения Джейн Остин или Джона Мильтона. С некоторых пор Яну стали ближе запутанные смутные чувства и неясные страхи, которые описываются в произведениях "черной фантазии". Сугубая ясность первостатейных классиков, которые норовили упорядочить хаос, отчленить белое от черного, казалась далекой от жизни. Сумбурный мир Эдгара По, полный мистики, невнятицы и диссонансов, мнился куда более точным отражением реальности.

Ян вернулся из кухни в гостиную и подошел к автоответчику. Лампочка горела и помигивала: кто-то звонил.

Он перекрутил пленку. Сообщений было два.

Первое его порадовало. Звонил Филип Эммонс, который когда-то учился у него на курсе писательского мастерства. Из всех его студентов лишь Эммонс чего-то добился в литературе и даже стал заметной величиной. Филип был несомненно талантлив — уже в старших классах школы он зарабатывал себе на жизнь порнографическими рассказами, которые публиковал в так называемых мужских журналах. В бытность студентом парень писал прозу посерьезнее. Однако в полную силу его талант развернулся лишь тогда, когда он избавился от педантичных правил, которые ему навязывали преподаватели английской литературы, полные добрых намерений, но близорукие. В том, что Филип избавился от многих обременяющих стереотипов и стал писать раскованнее и успешнее, была значительная заслуга Яна. И Эммонс признавал это.

Сейчас Филип проездом находился в городе и хотел встретиться с бывшим наставником. Он сообщал название отеля и номер своей комнаты.

А второе сообщение на автоответчике было от Эленор, его нынешней подружки, если она заслуживает подобного наименования. Ее слова повергли Яна в уныние: она извинялась, что не сможет поужинать с ним в пятницу, как они планировали, у нее неожиданные дела; но она с удовольствием встретится с ним в другой удобный для него день.

Ян добрую минуту неподвижно простоял возле автоответчика.

Он вдруг понял, что просто не сможет провести остаток вечера в одиночестве. Поэтому глубоко вздохнул и решительно снял трубку. Он решил позвонить Бакли Френчу, единственному настоящему другу среди университетской братии. Бакли Френч был холостяком — редкое исключение среди друзей Яна.

Бакли ответил в своей обычной манере:

— Ну-у?

Даже звук его голоса уже поднимал настроение.

— Это я. Слушай, не заглянешь ли ко мне в гости? Бакли досадливо крякнул.

— Старик, пощади. У меня в семь утра семинар.

— Да брось ты!

— Что — призраки донимают?

— Да, — признался Ян.

— Ладно, приеду, так твою растак. — Больше Бакли на стал рассусоливать и сразу же повесил трубку.

Ян на протяжении нескольких секунд слушал короткие гудки, потом наконец положил трубку на рычаг Вообще-то он хотел посвятить остаток вечера чтению диссертации Гиффорда, но он успел пролистать ее за обедом и в паузах между занятиями во второй половине дня — достаточно сухой, несколько напыщенный и наукообразный текст, невзирая на достаточно экзотическую и весьма специфическую тему. Такое вряд ли назовешь увлекательным чтением. К тому же вечер выдался из тех, когда оставаться одному нестерпимо. Ничего, диссертация подождет до завтра.

Бакли появился через десять минут. Его старенький "тандерберд" так тормознул на подъездной дорожке, что было слышно даже при включенном телевизоре. Ян встал, выключил телевизор, но Бакли не счел нужным постучаться — сам открыл дверь и остановился на пороге, потрясая обеими руками: в одной был большущий пакет чипсов, в другой — две видеокассеты.

— "Скорая помощь" прибыла! — провозгласил он, спиной захлопывая дверь. — Картофельные чипсы и порнофильмы! — Пакеты он положил на кофейный столик, а кассеты повертел перед носом приятеля. — У нас имеются "Лапочки из Гонконга" и "Киски в Бойленде". Выбирай на вкус! — Бакли широко улыбнулся. — Если ни лапочки, ни киски не поднимут тебе настроение и все остальное, тогда пиши пропало.

Бакли, штатный профессор, высокоуважаемый специалист по Чосеру, вне университета по манерам и внешнему виду напоминал подростка-переростка.

Ростом под два метра, он весил двести пятьдесят фунтов, имел физиономию закормленного мальчишки с пухлыми отвислыми Щеками и ходил в линялых джинсах и майках с непристойными надписями. Своим громовым голосом он запросто мог вмешаться в разговор за двадцать шагов от себя. К тому же в университете за ним водилась слава злого языка; Ян и сам мог убедиться, с каким смаком Бакли припечатывал всяких дураков. Во внеуниверситетской жизни солидный чосеровед обожал крутые детективы с мордобоем и дешевые фильмы ужасов — в последнем его вкус совпадал с пристрастиями самого Яна. Когда пять лет назад Бакли начал работать в К. У. Бреа, они с Яном подружились чуть ли не с первой встречи.