Братья - Михаэль Бар-Зохар

Однако, когда эскадрон красной кавалерии на короткое время остановился в Киеве, Катя отправилась с красными одна. Нина осталась в городе, чтобы заботиться о раненом солдате Саше Колодном. Впоследствии Нина не раз думала о том, что именно в этот момент она и совершила критическую ошибку, которая определила всю ее дальнейшую жизнь. Ей следовало тогда прислушаться к своим желаниям и отправиться с Красной Армией. Но она осталась в Киеве и тем направила свою жизнь в иное русло.

И все же... тогда ей было только шестнадцать, и она была невысокой, круглощекой барышней с довольно заурядным лицом, с сильным подбородком, большим лбом и длинными шелковистыми волосами. Своими волосами она особенно гордилась и, когда вокруг никого не было, часто любовалась, как они каскадом спускаются ей на плечи. Эти волосы придавали ей задумчиво-мечтательный вид, и она воображала себя одной из чеховских героинь. Однако она не осмеливалась носить такую прическу на людях и, отправляясь в гимназию, заплетала их в косы и укладывала короной на голове или же стягивала тугим узлом на затылке.

Никто даже не подозревал, что за ее простым, невыразительным лицом скрывается романтическая душа, что ее живое воображение рисует полную опасностей и приключений жизнь, посвященную служению высоким идеалам. Глядя на нее, трудно было предположить, что тихая, не отличающаяся красотой девушка грезит о всепоглощающей, страстной любви.

Однако, когда они с Катей отправились в военный госпиталь, расположившийся в конюшнях военного училища, чтобы навестить раненых красногвардейцев, и Саша Колодный легонько пожал ей руку и поглядел на нее нежными серыми глазами, Нина тотчас же забыла все свои революционные мечтания и присела на краешек его койки.

Она дневала и ночевала в госпитале три недели, пока Саша не оправился от своей раны. Когда же он наконец, прихрамывая и опираясь на ее плечо, вышел из полевого госпиталя, его эскадрон уже покинул город.

Нина привела его домой, на что никогда бы не отважилась раньше. Но то были революционные времена, когда молодые устанавливали новые законы. Ее родители немедленно капитулировали, и Саша поселился в маленькой комнате прислуги за кухней. Комната все равно стояла свободной, так как их кухарка вернулась к себе в деревню сразу после того, как началась гражданская война.

Впрочем, через две недели Саша и Нина переехали в Житомир, где поселились в экспроприированном особняке мехового торговца, расстрелянного революционными солдатами. Верхний этаж они делили еще с четырьмя семьями фабричных рабочих, и Нина тоже нашла себе работу на канатной фабрике. Изредка она ездила в Клев, чтобы навестить родителей.

Они стали близки в первую же ночь, когда остались вдвоем, однако Саша не спешил жениться и не строил никаких планов на будущее. Только однажды, три года спустя, он заговорил об этом, но заговорил как-то странно, не очень понятно. Впрочем, Саша был странным и во многих других отношениях.

Он был коренаст, плотного телосложения, с вьющимися светлыми волосами и тяжелой челюстью, со спокойными серыми глазами. Саша был самым сдержанным человеком из всех, кого Нина когда-либо встречала. Он был молчалив и тщательно взвешивал каждое слово, прежде чем что-нибудь сказать. С ее родителями Саша был исключительно вежлив и даже упомянул, что происходит из еврейской семьи, проживающей в городе Омске. С ней он тоже был нежен и добр, а в минуты близости превращался в ненасытного страстного любовника. Но даже тогда он не раскрывался перед ней полностью. Со временем его сдержанность переросла в скрытность, он стал подозрительным и неохотно делился с нею даже общеизвестными новостями. Все больше и больше он напоминал ей персонаж из читанного еще в гимназии романа – скромного и тихого молодого человека, который сделал конспирацию способом своего существования.

Когда Саша полностью оправился от ранения и перестал хромать, он не вернулся в свой эскадрон. Партия направила его на работу в один из наркоматов в Житомире. Как-то раз Нина обнаружила под стопкой его белья наган. Один из ее знакомых, работавший в одном из госучреждений Житомира, по секрету сообщил ей, что Саша работает в ЧК – Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Но, когда она спросила у него, правда ли это, Саша только улыбнулся в ответ.

Довольно скоро она поняла, что никогда не узнает всего о своем любовнике. В Сашиной жизни были такие моменты, в которые он не посвящал никого. Он часто уходил из дома в самое неподходящее время, часто по ночам, а на все ее расспросы отвечал улыбкой или пустым, ничего не выражающим взглядом. Когда гражданская война закончилась, он по-прежнему пропадал где-то неделями и месяцами. Два или три раза он привозил Нине подарки – шапку из кроличьего меха, кожаные перчатки и пару ботинок. По названиям фабрик, проставленных красной краской на дешевой хлопчатобумажной подкладке, Нина поняла, что эти вещи были куплены в Москве, но, когда она спросила его, что он там делал, он снова ответил ей своей ласковой, обезоруживающей улыбкой.

Однажды зимней ночью, вернувшись после очередной шестинедельной отлучки, Саша снова пришел домой поздно и разбудил ее. Он стоял в своей старенькой шинели, даже не стряхнув с нее снега. Лицо его светилось радостью.

– Нина, – сказал он взволнованно, – я еду в Палестину. Давай отправимся туда вместе.

Она недоверчиво уставилась на него.

– В Палестину? Что мы там будем делать? Ты что, Сашка, стал сионистом?

Он покачал головой.

– Для нас обоих так будет лучше.

– Но ты же коммунист, большевик, – прошептала она. – Тебе нечего делать в Палестине. Наше будущее здесь, в России.

Саша лишь глубоко вздохнул.

– Нина, прошу тебя, поверь мне.

Но Нина упорно стояла на своем. Она боялась признаться ему, что беременна и что ребенок появится на свет будущей весной. Саша слишком часто повторял ей, что не хочет иметь детей, которые в нынешней сложной обстановке являются просто обузой для коммуниста. Она боялась рассердить его, а еще больше того, что он сочтет ее беременность обычной уловкой, чтобы женить его на себе.

Правда, он часто повторял ей, что они все равно что женаты и поэтому им не нужно проходить через все эти глупые обряды отжившей эпохи, однако Нина втайне мечтала о свадебной церемонии, воображая себя в красивом белом шелковом платье своей матери. Саша представлялся ей в длинном черном пиджаке и высоких сверкающих ботинках. Она знала, что многие девчата с их фабрики даже венчались и никто против этого не возражал. Но она не смела поделиться с Сашей своей мечтой, боясь, как бы он не подумал, что ее взгляды остаются буржуазными и реакционными.

В конце концов Саша отправился в Палестину один.

– Если передумаешь, – сказал он ей при прощании, – приезжай. Я буду ждать.

Не успел еще его поезд отойти от станции, как Нина задумалась. Может быть, ей стоило отправиться с ним? Вот только как, ведь она уже чувствовала, как ее ребенок шевелится в животе? Нет, она приняла верное решение. Как только ребенок родится, она напишет своему Саше, и он поймет ее.

Когда у нее родился сын, она назвала его Владимиром. В те годы рождалось много Владимиров, которых называли так в честь Владимира Ульянова. Ее сын родился в марте, накануне первой оттепели, а ровно через год страна пережила страшный голод, оставивший за собой тысячи и тысячи мертвых тел, и его не стало. В последние дни своей жизни маленький Владимир даже не мог плакать, он просто смотрел на Нину своими большими, воспаленными глазами, в которых она читала обвинение и упрек. Он умер у нее на руках.

Укачивая невесомый трупик, Нина чувствовала, как постепенно сходит с ума. Она любила своего сына всей душой, но не сумела спасти его. Многим матерям это удалось. Она подвела своего маленького Володеньку и подвела Сашу, позволив его сыну умереть. Это ощущение своей страшной вины не покидало ее долгие годы.

Мучимая раскаянием и горем, Нина вернулась в Киев к родителям и посвятила себя воспитанию своего младшего брата Валерия и сестры Тони.

Когда ее горе несколько притупилось, и Нина снова обрела способность рассуждать здраво, она решила выехать к Саше в Палестину. К тому времени, однако, Советский Союз уже закрыл свои границы, и получить разрешение на выезд было крайне трудно. Прошло еще три года, прежде чем она сумела добиться выездной визы и отправилась в Палестину на ржавом итальянском пароходе, чтобы разыскивать там следы своего пропавшего возлюбленного.

Пропавшего, потому что со дня его отъезда она не получила от него ни одного письма. Пропавшего, потому что, когда Нина ступила на землю обетованную, Саша Колодный исчез, как будто его и не было. Во всяком случае она знала, что до Палестины он добрался благополучно – доказательство этому она нашла в списках иммигрантов Еврейского агентства. В пыльной конторе в Яффе в толстом черном гроссбухе она отыскала соответствующую запись: Александр Колодный, родился в Омске в 1898 году, прибыл 27 февраля 1925 года. Все эти сведения были записаны в книгу чужим почерком, но подпись Саши она узнала – большие, квадратные буквы, размашистое и тяжелое К, длинный росчерк над И кратким. Подпись была подчеркнута жирной чертой, ярко выделявшейся на белой бумаге.