Избранное - Евгений Рейн

«У зимней тьмы печали полон рот…»

А. А. Ахматовой

У зимней тьмы печали полон рот,Но прежде, чем она его откроет,Огонь небесный вдруг произойдет —Метеорит, ракета, астероид.

Огонь летит над грязной белизной,Зима глядит на казни и на козни,Как человек глядит в стакан порожний,Уже живой, еще полубольной.

Тут смысла нет, и вымысла тут нет,И сути нет, хотя конец рассказу.Когда я вижу освещенный снег,Я Ваше имя вспоминаю сразу.

В ПАВЛОВСКОМ ПАРКЕ

А. А. Ахматовой

В Павловском парке снова лежит зима,и опускается занавес синема́.Кончен сеанс, и пора по домам, домам,кто-то оплывший снежок разломил пополам.Снова из Царского поезд застрял в снегах,падает ласково нежный вечерний прах,и в карамельном огне снова скользит каток,снова торгует водой ледяной лоток.Сколько не видел я этого?Двадцать, пятнадцать лет,думал — ушло, прошло,но отыскался след.Вот на платформе под грохот товарнякажду электричку последнюю — будет наверняка.Вон у ограды с первой стою женой,все остальные рядом стоят со мной.Ты, мой губастый, славянскую хмуришь бровь,смотришь с опаской на будущую любовь —как хороша она в вязаном шлеме своем, —будет вам время, останетесь вы вдвоем.Ты, моя пигалица, щебечущая кое-как,вечный в словах пустяк, а в голове сквозняк.Что ты там видишь за павловской пеленой —будни и праздники, понедельничный выходной?Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —что бы там ни было — ты справедлив и прав!Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,ты уже вытянул свой золотой талон.Ты, мой брюнетик, растерзанный ангелок,что же? Приветик. Но истинный путь далек.Через столицы к окраинному шоссе.Надо проститься. А ну, подходите все!Глянем на Павла, что палкой грозит, курнос.Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось!Слезы, угрозы, разграбленные сердца,прозы помарки и зимних цветов пыльца.Чашечка кофе и международный билет —мы не увидимся, о, не надейтесь, нет!Ты, моя бедная, в новом пальто чудном —что же мне делать? Упасть на снега ничком?В этом сугробе завыть, закричать, запеть?Не остановитесь. Все уже будет впредь.Падают хлопья на твой смоляной завиток —я-то все вижу, хоть я негодяй, игрок.Кости смешаю, сожму ледяной стакан,брошу, узнаю, что я проиграл, болван,взор твой полночный и родинку на плече —я не нарочно, а так, второпях, вообще.В Павловском парке толпится девятка муз,слезы глотает твой первый, неверный муж.В Павловском парке вечно лежит зима,падает занавес, кончено синема.Вот я вбегаю в последний пустой вагон,лишь милицейский поблескивает погон.Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок, —над Ленинградом кто-то пожар зажег, —тусклого пламени — время сжигает все,на знамени Бог сохраняет все.

ТЕМНОТА ЗЕРКАЛ

«Ночной истребитель, во мраке…»

Ночной истребитель, во мракеПронзающий правду и ложь,Как будто бы пачку бумагиПроходит охотничий нож.

Раскинув косыми крылами,Уставший от тайных трудов,Ты падаешь в грязное пламяБесчинствующих городов.

Убийство твое поправимо,Хотя и окончен полет.Ты — женщина наполовину,И это спасенье твое.

Лежишь на случайной постели,Зеленым зрачком поводя,Ты кто же теперь в самом деле,Машина? Русалка, дитя?

Я стал бы твоим ординарцем,Когда бы не знал наперед,Что в небе твоем кардинальскомПогибну, как первый пилот.

Тебя обуздать невозможно,Любить тебя надо, покаНе сгинешь ты тварью безбожнойВ ночные свои облака.

«Темный дождик в переулке…»

Темный дождик в переулке,Негде высушить носки —Вот про это пели урки,Умирая от тоски.

Вот про это, вот про это,Вовсе ни о чем другом.Никого нельзя проведать,И никто не пустит в дом.

Черный кофе, черный кофе,Красно-белое вино,Дорогие, что вы, что вы,Разве вам не все равно?

Если я войду незваный,Отсыревший до нутраИ устроюсь возле ваннойДо шести часов утра?

Что же делать? Что же делать?Кто-то запер адреса.Он же щедро сыплет мелочьЧаевую в небеса.

Или, может быть, оттудаВодопадом пятаковОпускается простуда —Заработок простаков.

СОСЕД ГРИГОРЬЕВ

Нас двое в пустынной квартире,Затерянной в третьем дворе.Пока я бряцаю на лире,Он роется в календаре,Где все еще свежие краскиИ чьи-то пометки видны,Но это касается русско —Японской забытой войны.Ему уже за девяносто.Куда его жизнь занесла! —Придворного орденоносцаИ крестик его «Станислав».Придворным он был ювелиром,Низложен он был в Октябре.Нас двое, и наша квартираЗатеряна в третьем дворе.А он еще помнит заказыК светлейшему дню именин,Он помнит большие алмазыИ руки великих княгинь.Он тайные помнит подарки,Эмаль и лазурь на гербах,И странные помнит помаркиНа девятизначных счетах.Когда он, глухой, неопрятный,Идет, спотыкаясь, в сортир,Из гроба встает император,А с ним и его ювелир.И тяжко ему. Но полегчеВздыхает забытый сосед,Когда нам приносят повесткиНа выборы в Суд и Совет.

Я славлю Тебя, Государство!Твой счет без утрат и прикрас,Твое золотое упрямство,С которым ты помнишь о нас.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ОСЕНИ

Прекрасна родина. Чудесно жить в ладуС ее просторами, садами, городами,Вытягиваться утром в высотуИ понимать на ветреном мостуВолны пронырливое рокотанье.

Вернуться за полночь домой. До мозжечкаВтянуть дымок и повернуть свой ключик,Но поздней осенью не выплесть из венкаНи роз, ни листьев, ни колючек.

Прекрасна родина. Сады ее пусты.Нет поздней осенью от холода защиты.И все-таки завьюженной плитыНе променяй на выжженные плиты.

Согрейся как-нибудь. Укройся с головой,Прости хоть до утра несносные обиды.Не спится? Ничего. Лежи, глаза закрой,Припомни всех — столь многие забыты.

Ты видел их, ты знал. Ты с ними заодноНа собственный манер страну свою устроил.Так зябко в комнате, так жутко. Но затоРассветный этот час тебе полжизни стоил.

Пора на холодок. Пододеяльник жестк,А новый день похож на старое лекало.И зеркало послушнее, чем воск,Оттиснет твой портрет и подмигнет лукаво.

599/600

На шестисотом километре колодец есть у полотна,Там глубока до полусмерти вода и слишком холодна.Но нет другой воды поблизости, и, поворачивая ворот,Я каплю потную облизываю, пока не капнула за ворот.И достаю я пачку «Джебела», сажусь на мокрую скамейку,Вытягиваю вместо жребия надкушенную сигаретку.Мои зрачки бегут вдоль линии.                                            Сначала в сторону Варшавы,Где облаками соболиными закрыты дальние составы.Но сладко мне в другую сторону спешить,                                                        к родному Ленинграду,И подгонять нерасторопную в пути путейскую бригаду.О паровозы с машинистами, позавчерашняя потеха,Как сборники с имажинистами, вы — техника былого века.И я не понимаю спутников, транзисторов и радиации,А понимаю я распутников, что трижды переодеваются,И, не спеша, сидят за столиком,                                             и медленно следят за женщиной,Позируя перед фотографом из этой вечности засвеченной.На свете что непостояннее, чем жизнь?                                                     Отстав от века скорого,Не наверстать мне расстояния,                                                 как пассажирскому до скорого.Я докурил, и боль курения дошла до клапана                                                                           уставшего.Пришла пора испить забвения                                                       из этого колодца страшного.

МУЗЫКА ЖИЗНИ