Первая красотка в городе - Чарльз Буковски

поразительно – ебется, как дышит – и все ей до лампочки. каждая тетка ебется чуточку по-другому: потому-то мужику и нет покоя, тем они его и ловят.

я сел и еше выпил, размышляя о том, как этот вонючий сукин сын, что бортом командовал, со мною поступил. вежливость не окупается. потом начал думать о пособии по безработице. интересно, можно ли неженатым мужчине и женщине на него записаться? нет, конечно. они должны сдохнуть от голода. а любовь тут – какое-то непристойное слово. но именно это между нами с Линдой и происходит – любовь. поэтому мы и голодаем вместе, пьем вместе, живем вместе. что означает женитьба? женитьба означает освященную ЕБЛЮ, а освященная ЕБЛЯ всегда и в конечном итоге, неизменно становится СКУЧНОЙ, превращается в РАБОТУ. однако именно этого хочет мир: какого-нибудь нищего остолопа, загнанного в капкан и несчастного, да еще и с работой. ну его в жопу, я уж лучше в трущобы перееду, а Линду к Большому Эдди переселю. Большой Эдди – идиот, но, по крайней мере, одежды ей купит, а живот стейками набьет: это гораздо больше того, на что способен я.

Буковски-Слоновья Нога, продрочка общества.

я прикончил пузырь и решил, что мне нужно поспать. завел будильник и влез к Линде. та проснулась и начала об меня тереться.

– ох черт, ох черт! – говорила она. – прямо не знаю, что со мной такое!

– чё такое, малышка? ты не заболела? может, в больницу позвонить?

– ох, да нет же, черт, у меня просто ГОРИТ все! ГОРИТ! У МЕНЯ ГОРИТ ВСЕ!

– что?

– я же сказала, у меня все горит внутри! ТРАХНИ МЕНЯ!

– Линда…

– что? что?

– я так устал, я не спал две ночи, на этот Рабочий Рынок ходил и обратно, 32 квартала по такому пеклу… бесполезно, работы нет. устал, как выебанная срака.

– я тебе ПОМОГУ!

– ты это о чем?

она наполовину сползла с кушетки и начала сосать мне пенис, я застонал от усталости:

– милая, 32 квартала по жаре… я весь выгорел.

она продолжала стараться. у нее был не язык, а наждак, и она знала, как с ним обращаться.

– милая моя, – сказал я ей, – я – социальный ноль! я тебя не заслуживаю!

смилуйся, пожалуйста!

как я уже сказал, у нее хорошо получалось. некоторые могут, некоторые – - нет.

большинство знает просто старомодный отсос. Линда же начала со ствола, с левой стороны, от него перешла к яйцам, затем от них снова к стволу, туда, где волос меньше, изумительно энергично, НИ РАЗУ НЕ ДОТРОНУВШИСЬ ДО САМОЙ ГОЛОВКИ, НИ РАЗУ. в конце концов, она заставила меня стонать так, что потолок качался, и рассказывать всевозможные враки про то, что я ей сделаю, как только окончательно поставлю свою жопу на ноги и перестану богодулить.

затем она кончила и взялась за мою головку, обхватила ртом мой хуй примерно на треть, чуть-чуть сдавила и соснула, по-волчьи так прошлась зубами, и я кончил СНОВА – уже в четвертый раз за эту ночь. меня вывернуло полностью. некоторые тетки знают больше, чем вся медицина.

когда я проснулся, все они уже встали и оделись: выглядели они хорошо – - Линда, Джини и Ева. они пихали меня пол одеялом и хохотали:

– эй, Хэнк, мы живого пошли искать! и нам похмелиться нужно! мы булем у Томми-Хай!

– ладно, ладно, до свиданья!

они ушли, виляя жопами в дверях.

все Человечество обречено.

я уже совсем было заснул, как зазвонил внутренний телефон.

– ну?

– мистер Буковски?

– ну?

– я видела этих женшин! они вышли из вашей комнаты!

– откуда вы знаете? у вас в доме 8 этажей, и на каждом десять-двенадцать комнат.

– я знаю всех своих постояльцев, мистер Буковски! у нас тут все уважаемые рабочие люди!

– да?

– да, мистер Буковски, я этим домом управляю уже двадцать лет, и никогда, никогда не видела такого безобразия, которое у вас творится! у нас всегда тут уважаемые люди жили, мистер Буковски!

– ага, они такие уважаемые, что каждые две недели какой-нибудь сукин сын влезает на крышу и ныряет вниз головой прямо на цементный козырек вашего подъезда, между этими вашими фальшивыми кактусами в кадушках.

– у вас есть время до полудня, чтобы выехать, мистер Буковски!

– а сейчас сколько?

– восемь часов.

– благодарю вас.

я повесил трубку. нашел алку-зельцер. хлебнул из грязного стакана. потом нашел вина на донышке. раздвинул шторы и выглянул на солнце. мир суров, в этом ничего нового, но трущобные ночлежки я ненавижу. мне нравятся маленькие комнатки, местечки, от которых можно как-то отбиваться. женщина. выпивка. но никакой ежедневной работы. именно это у меня никак не срасталось. я недостаточно умный.

я уже подумывал прыгнуть из окна, но никак не мог себя заставить. вместо этого оделся и спустился в Томми-Хай. девчонки ржали за дальним концом стойки с двумя какими-то парнями. бармен Марти меня знал. я отмахнулся от него. денег нет. сел просто так.

передо мной возникли скотч с водой, записка:

”увидимся в Тараканьем Отеле, комната 12, в полночь, я сниму нам комнату.

люблю. Линда.”

я выпил, что налили, потом убрался с дороги, зашел в полночь в Тараканий Отель, и портье сказал:

– ничего не выгорит. никакая комната 12 ни на какого Буковски не записана.

я вернулся в час. весь день я просидел в парке, всю ночь, просто сидел. то же самое:

– никакая комната 12 для вас не зарезервирована, сэр.

– а какая-нибудь вообще комната для меня зарезервирована либо на это имя, либо на имя Линды Брайан?

он проверил свои журналы.

– ничего, сэр.

– вы не возражаете, если я загляну в комнату 12?

– там никого нет, сэр. я ж вам сказал, сэр.

– я влюблен, чувак. прости. но пожалуйста, дай мне туда заглянуть!

он одарил меня одним из тех взглядов, что обычно приберегают для идиотов 4-го класса, и швырнул ключ.

– чтоб через 5 минут – обратно, иначе у тебя будут неприятности.

я открыл дверь, зажег лампочки – “Линда!” – тараканы, завидев свет, удрали под обои. их тут были тысячи. когда я выключил свет, было слышно, как они выползают обратно. сами обои казались одной огромной тараканьей чешуей.

на лифте я спустился назад, к портье.

– спасибо, – сказал я, – вы были правы, в комнате 12 никого нет.

впервые в его голосе мне послышалась какая-то доброта:

– извини, старик.

– спасибо, – ответил я.

выйдя из отеля, я повернул налево, то есть на восток, то есть в трущобы, и пока ноги мои медленно несли меня туда, я спрашивал себя: почему люди лгут? теперь я уже больше себя не спрашиваю, но помню до сих пор, и теперь, когла мне лгут, я это почти знаю, не успевают они еше закончить. но до сих пор я не настолько мудр, как тот ночной портье в тараканьем отеле, который знал, что ложь – повсюду, или как те люли, что ныряли вниз мимо моего окна, когда я хлебал портвейн теплыми лос-анжелесскими деньками через дорогу от парка Мак-Артура, где до сих пор ловят, убивают и едят уток, да и людей тоже.

ночлежка по сих пор стоит на месте, и комната, где мы жили, – тоже, и если захотите как-нибудь поглядеть, заходите, я вам ее покажу. правда, едва ли в этом есть какой-то смысл, разве нет? лучше просто сказать, что как-то ночью я выебал 3 теток, или 3 тетки выебали меня. пусть это и будет весь рассказ.

3 ЦЫПЛЕНКА

с Вики все в порядке. но хлебнули мы с ней достаточно. зависли на вине. на портвейне. женщина эта напивалась и начинала чесать языком, при этом изобретая про меня наимерзейшие гадости. да еше этот голос: нарочито пришепетывает, скрипучий, безумный, любого достанет. меня достал.

как-то раз орала она эти свои безумства, валяясь на раскладной кровати у нас в квартире. я умолял ее прекратить. но она не хотела. в конце концов, я просто подошел, поднял кровать с нею вместе и задвинул всё в стену.

потом отошел, сел и стал слушать, как она орет.

вопить она, однако, не перестала, поэтому я подошел снова и откинул кровать от стены. она лежала, держась за руку и вопя, что я ее сломал.

– рука у тебя не может быть сломана, – сказал я.

– сломана, сломана. ты, задрота склизкая, ты мне руку сломал!

я еше немного выпил, она же по-прежнему держалась за руку и хныкала. наконец, с меня хватило, и, сказав, что сейчас вернусь, я спустился вниз, вышел наружу и нашел за бакалейной лавкой какие-то старые деревянные ящики. выдрал из них крепкие хорошие дошечки, вытащил гвозди, вернулся в лифт и приехал обратно в квартиру.

потребовалось дощечки 4. я примотал их к руке, разодрав одно из ее платьев. на пару часов она успокоилась. потом все началось заново. я уже больше не мог.

поэтому вызвал такси, мы поехали в больницу. как только такси отъехало, я снял дощечки и выбросил на улииу. затем они просветили рентгеном ей ГРУДЬ и залили руку в гипс. можете себе представить? наверное, если б она себе голову сломала, ей бы задницу просвечивали.

как бы то ни было, после этого она любила сидеть в барах и рассказывать: