Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Не сомневаюсь в этом, — отозвалась она снисходительно. — Только мы в разном положении. Тебя оклеветали — ты подал в суд. Тебе наступили на ногу — ты дал в морду. Это просто. Это можешь ты, но могут и они — при желании и довольной смелости. А то, чем могла бы отомстить я, слишком… изощренно. Это, как отец говорил, тонкие материи. Туда лучше не лезть, потому что круги по воде пойдут такие…

— Однако влезаешь ведь. Почему для того, чтобы избавить больного от кошмаров — можно, а чтобы ими одарить — нельзя?

— Нож можно использовать, чтобы срезать ветку и примотать к ней сломанную руку, а можно для того, чтобы воткнуть его под ребро. Почему одно — дозволительно, а другое — нет?.. Знаешь, я не праведница. Просто не хочу себе проблем. А небесная кара на тех, кто выгнал из дому нас с матерью, легла и так: они остались без целительницы, и долгое время некому было избавить их от горячки, принять роды или сказать, чем помочь единственной в хозяйстве издыхающей корове. Им тоже было плохо. Без моего вмешательства, но справедливость соблюдена.

— И милосердие проявлено, — пробормотал Курт тихо; Нессель нахмурилась:

— Это к чему ты?

— Ни к чему. Справедливость — и милосердие. Их, как правило, выказать совместно весьма затруднительно.

— Знаю, это девиз Инквизиции, — покривилась Нессель неприязненно. — Мать рассказывала. Она мне об этих ребятах много рассказывала.

— И мало хорошего, я так понимаю.

— А что хорошего могла сказать о таких, как они, такая, как она?

— Однако пострадали вы не от них, — заметил Курт, и хозяйка отмахнулась:

— Не от них, так от их проповедей; какая разница. Они пичкают людей своими поучениями, а это все равно что науськивать, травить, как собак на зайца.

— К слову замечу, ты несколько отстала от жизни, — возразил он. — Сейчас все изменилось. За то, что ты умеешь вылечить зуб прикосновением руки, уже не арестовывают.

— Да, — признала Нессель нехотя. — Я слышала. Мне деревенские рассказывали. Намекали, что теперь я могла бы и выйти… Уверена, это — потому что им лениво таскаться в лес всякий раз, как я нужна. Хотят, чтоб под боком была. Чтоб позвали — и вот я.

— Так воспользуйся возможностью. Науськивать никто никого на тебя более не намерен, в тебе нуждаются; да и с пяток Петеров, я так полагаю, еще отыщется. Неплохая возможность наладить жизнь.

— Загробную, — возразила она мрачно и, поднявшись, прошагала к окну, сняв с подоконника наполненную вязкой массой миску. — На, — подбодрила Нессель, установив нервно вздрогнувший всей поверхностью кисель перед ним и вручив ему ложку. — Трескай.

Остаток вечера Курт провел в постели, выслушивая краткие и довольно разрозненные повествования хозяйки дома о ее жизни. Вопросов он уже почти не задавал — Нессель, к человеческому общению явно не привычная, но столь же явно по нему стосковавшаяся, говорила теперь сама, все более подробно, многословно и охотно; сам он, слушая эти во многом знакомые ему и довольно типичные для всей Германии рассказы, прислушивался и к себе, отмечая с неудовольствием, что выздоровления придется ожидать долго. Какие бы похвалы ни расточали ему наставники и даже противники, сколь бы ни был уникален его необыкновенно стойкий организм, а все же пребывание на пороге смерти бесследно для него не прошло — голова при излишне резких движениях или долгом пребывании в вертикальном положении по-прежнему кружилась, в висках время от времени простреливала нездоровая пульсация, а в груди нет-нет, да и просыпалась вновь пусть слабая, но все же довольно ощутимая боль.

Поданное ему перед сном питье Курт принял, уже не переча и не споря, так же безропотно приняв и очередную порцию омерзительно пресного бульона и столь же безвкусное овсяное варево. «Зови, если что», — предупредила Нессель напоследок и, затушив свечу, удалилась за одну из дверей в дальней стене. В темноте осталась гореть лишь лампада на ее самодельном алтаре, на котором сегодня, поминутно оглядываясь на своего пациента, хозяйка что-то переставляла и перекладывала. Теперь, как он рассмотрел, когда Нессель ушла, осиновых веточек осталось две, а красной нити поперек груди его воскового подобия уже не пролегало; говорило ли это о том, что, по ее мнению, миновал кризис, Курт сказать затруднился.

— А ты быстро выправляешься, — подтвердила его мысль Нессель, поутру милостиво позволив полакомиться раздавленным почти в паштет кроликом, столь же пресным, как и употребленные прежде кушанья. — Занятный ты человек, как я посмотрю… — мгновение она помедлила, словно решая, следует ли произносить это вслух, и тихо, серьезно вымолвила: — На тебе проклятье. Ты знал?

Курт тоже заговорил не сразу, всматриваясь и вслушиваясь в то, что было в памяти — крик в спину, отдавшийся эхом от каменных стен подвала. «Будь проклят!»…

— Догадывался, — отозвался он, наконец.

— Предсмертное проклятье, — уточнила Нессель, скосившись в его сторону исподлобья, и, не услышав ни возражений, ни согласия, докончила: — Предсмертное проклятье женщины.

— Хочешь, чтобы я рассказал, как это могло произойти? — уточнил Курт, и она отвернулась, нервно передернув плечами:

— Не особенно. Всего лишь намеревалась предупредить. Я пыталась снять его, но она, кем бы ни была, много сильней меня, я даже не могу нащупать, к чему оно привязано, это проклятье.

— В каком это смысле?

— Я не знаю, что оно делает, если тебе так понятней. Просто — словно туча над тобой, и она ждет поры, когда ей позволено будет разразиться молнией. Покамест тебя что-то ограждает — какая-то сила, которой ты угоден; когда ты сделаешь что-то, что этой силе не по нраву, ты лишишься ее покровительства, и тогда… Я не знаю, что случится. Знаешь, вообще, это можно снять, если найти кого-то более опытного или — хорошего священника, с понятием. К слову, — заметила Нессель, кивнув на деревянные четки, возвращенные минувшим вечером в его владение, — их хозяин — тот сгодился бы.

— Четки мои, — возразил Курт, и хозяйка пренебрежительно покривилась:

— Не заливай. Они намолены, аж светятся, а ты не похож на человека, любящего хотя бы изредка поминать имя Господне не всуе. Их ты получил, уж не знаю, каким путем, от того, кто их носил не ради красоты.

— Признаю, права. Это дар. Вот только, к сожалению, тоже — предсмертный.

— Значит, — развела руками Нессель, — предсмертное благословение против предсмертного проклятья. Поглядишь, что будет сильней. Опять скажу, что человек ты занятный; как в твое прошлое ни загляни — рядом все время чей-нибудь труп…

— Хорошая причина избавиться от моего общества поскорее, — заметил Курт наставительно. — Не хочу отплатить тебе за твою заботу тем, что ты станешь очередным трупом из моего прошлого. Происшествие с ядом — да, имело целью не меня, однако и без того в моей жизни врагов предостаточно, и в последнее время они проявляют к моей персоне особенно нездоровый интерес. Страдают же при этом, как ты верно заметила, другие.

— Сейчас я тебя выпустить не могу, — категорично отрезала Нессель. — Ты оправляешься быстро, это точно, однако недостаточно быстро для того, чтобы встать и уйти — ты от ветра шатаешься. А здесь, как я тебе уже сказала, никто тебя не найдет; и значит, меня тоже. Тревожиться не о чем.

— Никто не знает сюда дороги, ты говорила? — усомнился курт. — Но как же тогда твои деревенские соседи находят твою помощь, если она им вдруг безотлагательно требуется? Стало быть, кто-то все же знает, как тебя найти.

— Никто, — отрезала она. — Ни одна людская душа. Я узнаю, когда требуюсь. Они просто входят в лес, если им что-то нужно…

— … а тебе их просьбы сороки на хвостах приносят? — договорил Курт, не скрывая усмешки; Нессель нахмурилась:

— Это не шутка. И ничего я тебе объяснять не стану, ты все равно не поймешь и не поверишь.

— Расскажи, — попросил он примирительно. — Обещаю более не насмехаться. Просто все это…

— Странно, знаю, — покривилась хозяйка. — Для меня самой было странно, когда осознала, что я могу. Я, конечно, не разговариваю со зверями так, как с людьми, но… Знаешь, я сама не до конца понимаю, как это происходит. Если бы ты имел некоторое представление об охоте и поиске следов…

— Представление о поиске следов я имею неплохое, — заверил он. — И об охоте в некотором роде — тоже.

— Тогда — это похоже на то, как ты понимаешь, что здесь прошел кто-то, хотя никак не можешь указать, какой именно след говорит об этом; это — словно знаешь, что за тем кустом притаился кто-то, хотя ты его не видишь и не слышишь. Так я знаю, как посмотреть на зверя или как заговорить с ним, чтобы он меня не тронул, или узнаю, что в этом лесу меня ищет кто-то, кому я нужна. Это…

— Чутье?

— Да. Что-то вроде… Послушай; я не сумею этого объяснить словами, — оборвала Нессель сама себя. — Себе я этого растолковывать не пыталась, а другим не приходилось, сам понимаешь — некому было. До тебя никого особенно не интересовало, что я делаю и как, что при этом думаю и говорю. Просто поверь мне — здесь ты в полнейшей безопасности, а уйти тебе сейчас никак нельзя.