Неотвратимость - Георгий Айдинов

— Котова? — мучительно долго вспоминал секретарь комитета комсомола электромеханического техникума. — Ага, была такая. Нормальная вполне дивчина, удивительно, почему ею интересуется милиция. Ничем отрицательным себя не проявила. Наоборот. В активистках комсомольских числилась. Спортсменка приличная. Трагедия дома? Нет, ничего не знаем. И сигналов никаких не было, и заявлений от нее не поступало.

Линия равнодушия и безразличия, прерванная лишь искренним участием соседей Котовых, с огорчительной последовательностью продолжала тянуться и дальше. После окончания техникума государственная комиссия по распределению не поинтересовалась даже тем, как тяжело сложились обстоятельства в семье у молодой женщины, направила ее на сугубо техническую, малооплачиваемую работу в монтажный трест.

Теперь Оля приходила домой, механически делала все, без чего нельзя было обойтись, ложилась в постель и долго лежала с открытыми глазами, как будто бы ни о чем не думая и размышляя в то же время о столь многом.

А потом появился Игорь.

— Здравствуйте, — только и сказал Игорь, когда они, вероятно, уже в сотый раз повстречались утром у входа на станцию метро «Краснопресненская». Ольга и ждала и боялась, что этот длиннющий, немного нескладный парень заговорит с ней. Румянец как-то странно местами пятнал его добродушное лицо с большими серыми глазами и мягко очерченным крупным ртом. Ольга сначала обратила внимание именно на столь своеобразный румянец. Парень, заметив, что она на него смотрит, улыбнулся. Такой светлой и обезоруживающей была эта улыбка, что Ольга, сама не зная, как это случилось, тоже одними глазами засмеялась в ответ. И сама удивилась на себя: не рассердилась на бесцеремонность, а, по сути дела, поощрила этого увальня, который всегда в одно время шел с нею тоже, очевидно, на работу. И вот он в первый раз сказал «Здравствуйте».

На эскалаторе парень продолжал разговор так, будто они старые знакомые.

— Завтра в одиннадцать утра наша команда играет с «Буревестником». Придете, а? Игорем меня зовут. Я баскетболист, как вы, наверное, догадались по моей двухметровой особенности. Приходите. Ладно? Тут недалеко, на стадионе «Метростроя». Воскресенье ведь завтра. А потом, может, в кино пойдем или мороженое поедим в кафе. Договорились?

Дружба с Игорем заняла такое место в жизни Ольги, что она даже испугалась. Разве она, с ребенком и беспомощной матерью на руках, пара ему? Как он отнесется ко всему, когда узнает? Да и имеет ли она вообще право мешать ему найти свое счастье? Парень вот-вот инженером станет — Игорь работал и учился на вечернем отделении. Отец у него какой-то большой ученый, мать тоже не то кандидат, не то доктор наук. Разве одобрят они выбор сына? Нет, конечно же они не пара. И голову забивать парню ни к чему.

Но и говорить Ольга ничего Игорю не говорила. И отказаться от встреч с ним не могла.

— Понимаешь, Оля, у меня есть идея. Ты представляешь, как меня ребята в спортклубе называют?

Ольга уже знала идущую от стеснительности манеру Игоря облекать в сложную или шутливую форму самые простые вещи, тем более если ему хотелось как-то проявить к ней внимание.

— Вообще в нашей команде все прозвища друг другу прилепляют. Лешку Курицына величают Курица, Веню Шагина — Рябчик, у него после оспы рябинки остались. А меня Игорище, еще почему-то Князь Игорь или просто Князь.

— Может, ты свысока на них посматриваешь?

— Возможно, — засмеялся Игорь. — Рост у меня действительно пока рекордный в команде.

— А идея все же какая?

— Видишь ли, я тысячу лет не был в Большом театре. Давай пойдем вместе?

— А когда?

— Если откровенно говорить, так билеты у меня уже есть. На пятницу. На «Князя Игоря».

— Так сказать, на оперу своего имени?

— Молодец, догадалась. Но ты будешь еще более поражена, если я тебе скажу, что опера в пятницу действительно пойдет в мою честь.

— Вот как!

— Ей-богу. Я свой день рождения обязательно так отмечаю — хоть раз в году, да схожу в театр.

С подарком Игорю все вышло отлично — в магазине «Березка» Ольга купила очень красивый зажим для галстука, переливающийся всеми оттенками перламутра. Но когда подошла пора готовиться к театру, Ольга с ужасом обнаружила, что ее выходным туфлям пришел конец. Она их очень долго не вынимала из коробки, и то ли время наступило, то ли сырость в комнате подействовала, но тонкая кожа на правой туфле, когда она ее надела в четверг вечером, лопнула сразу в нескольких местах.

Ольга побежала к подругам. Одной не было дома, у другой размер оказался не тот, третья сама собиралась пойти на танцы. И когда наступила пятница, Ольга совсем не могла работать, лихорадочно соображая, как быть. Занять денег у тети? Не даст, она и так ей должна. В кассу взаимопомощи обратиться? Так вон сколько времени пройдет, пока оформят ссуду.

А часы в их большой комнате, где сидели техники-нормировщики и плановики, в основном женщины, часы показывали уже половину шестого. До окончания рабочего дня оставалось всего полчаса. Начальника отдела, который сидел в этой же комнате, за стеклянной перегородкой, вызвал управляющий трестом. Пользуясь отсутствием начальства, многие сотрудницы начали собирать со столов бумаги и складывать в ящики — авось удастся ускользнуть пораньше. В углу, возле большого шкафа, где хранились арифмометры и разные канцелярские принадлежности, собралась группка девушек, дружное щебетанье которых вокруг одной из них говорило о чрезвычайной важности обсуждаемого события.

— Погляди только, какие туфельки Альке Суриной предлагают купить. Игрушечки. И всего сорок рублей, да еще пятерка за услуги, — проходя мимо Ольги к своему месту, подтолкнула ее соседка по ряду, нормировщица Клава Полякова. — А она еще сомневается, брать ли.

Ольга моментально вклинилась между спин любопытствующих, которые с жадностью разглядывали зеленые, действительно очень изящные туфельки. Белобрысая Алька медленно переступала лодочками, стараясь рассмотреть в служившей ей зеркалом открытой стеклянной дверце шкафа, как они выглядят на ноге.

— До понедельника пусть полежат, — вздохнув, сказала она и с сожалением сняла туфли. — С матерью еще посоветуюсь. — Обернув лодочки в старые капроновые чулки, она уложила их в коробку, перевязав ее несколько раз шпагатом. — Прямо на дачу к друзьям еду. Не тащить же их с собой. Еще потеряю…

Ольга знала: просить Альку абсолютно бесполезно. Ограниченное, злое и жадное существо, она была в тресте своеобразным эталоном, с одной стороны, яростного стремления к накоплению, к той показной «благости достатка», которая так характерна для мещан, а с другой — уникальной скаредности, проистекавшей скорей всего из чувства зависти, нежелания видеть, чтобы кто-нибудь чем-нибудь был более доволен, нежели она, и вообще испытывал пусть самую маленькую радость. «Чего это ради?» — любимое Алькино выражение. Она и шагу не желала ступить без того или иного вознаграждения. А уж о том, чтобы услугу кому оказать, не могло быть, естественно, и речи.

Когда прозвенел звонок и последняя сотрудница скрылась за дверью, Ольга, ни секунды не задумываясь, достала ключ, который Алька хранила в среднем ящике своего стола, открыла тумбочку и взяла коробку с туфлями. Они были под цвет ее единственного приличного светло-фисташкового платья, которое служило ей и гостевым, и театральным, и танцевальным нарядом. Лодочки оказались ей как раз по ноге. И Ольга, не отдавая себе даже отчета в том, как могла взять чужое, спокойно, как свои, положила туфли в авоську.

И надо же было так случиться, что в этот вечер оперу в Большом театре слушала и… Клава Полякова. Да, да. Та самая. И она была немало удивлена, увидев в антракте на Ольге зеленые туфельки, так напоминавшие будущую собственность Альки Суриной.

А потом был суд. Преступное посягательство на личную собственность… Оно было установлено с полной очевидностью. Кража, преступление… Слова эти фигурировали в обвинительном заключении и в приговоре. И они были куда страшнее того года исправительно-трудовых работ, к которому приговорили Ольгу.

Вор! В старину так говорили не только о тех, кто похищал чужое. Этим словом называли еще и злодея, изменника. Да, она изменила всему светлому, доброму, что было в ней с детства. Изменила себе, дочери, матери, памяти отца. И Ольга казнила себя беспощадно.

И тут еще Алька Сурина. Скорей всего в тресте через некоторое время забыли бы это плачевное происшествие. Работали здесь вовсе не злые, очерствелые люди. Но Алька Сурина продолжала взывать к закону, общественному мнению.

— Не хочу сидеть рядом с воровкой! — злобно шипела Алька везде, где могла. И добилась своего: уволить, как требовала Алька и ее ближайшие подружки, Ольгу не уволили, но… перевели в курьеры.

И этого было мало. Алька буквально ждала, когда Ольга появится в тресте со своим дерматиновым курьерским портфельчиком. И бежала впереди нее, чтобы предупредить: берегитесь, опасность, закрывайте столы и шкафы, когда будете уходить из комнаты, — идет воровка!