Человек и государство - Жак Маритен

Мы знаем, что плоть слаба. Было бы бессмыслицей требовать совершенства и непогрешимости от каждого, кто ищет справедливости. Следует простить демократии ее случайные слабости и недостатки. Если тем не менее их стремления к искоренению несправедливости в собственной жизни и к тому, чтобы сделать свои средства достойными целей, были явно недостаточны, тогда истории, вероятно, следует быть менее снисходительной к ним, чем мы могли бы того желать.

Возможно, что настоящий и будущий ход истории человечества подвергнет демократии страшным испытаниям и поставит их перед роковыми альтернативами. В этом случае демократии могут подвергнуться искушению утратить основы своей жизни ради спасения собственного существования. Как показал Анри Бергсон, чувство демократии и демократическая философия имеют глубочайшие корни в Евангелии[87]. Пытаться свести демократию к технократии и исключить из нее откровение Евангелия вместе со всей верой в сверхъестественные, внематематические и сверхчувственные реалии — это означало бы попытку лишить Демократию ее собственной крови. Демократия может основываться только на откровении Евангелия. Именно благодаря откровению Евангелия демократия может преодолеть самые ужасные испытания и искушения. Именно благодаря откровению Евангелия демократия может постепенно выполнить важную задачу моральной рационализации политической жизни.

Здесь мое исследование не было бы полным, если бы я не отметил, что политический гиперморализм ничуть не лучше, чем политический аморализм, и в конечном счете он отвечает целям политического цинизма. Политика являет собой ветвь этики, но эта ветвь определенно отличается от других ветвей на том же стволе. Ибо у человеческой жизни есть две высшие цели, причем одна из них подчинена другой: высшая цель при данном порядке вещей, которая суть земное общее благо, или bonum vitae civilis, иабсолютная высшая цель, представляющая собой трансцендентное вечное общее благо. Индивидуальная этика принимает во внимание подчиненную высшую цель, но непосредственно стремится к абсолютной высшей цели. Тогда как политическая этика принимает во внимание абсолютную высшую цель, но ее непосредственным стремлением является подчиненная высшая цель, то есть благо разумной природы в его временном воплощении. Отсюда и специфическое различие перспективы этих двух ветвей этики.

Таким образом, множество форм поведения политического общества, которые пессимисты макиавеллизма обращают на пользу политического аморализма — таких, как использование государством принудительной силы (даже военных средств в случае абсолютной необходимости отразить агрессию), использование служб и методов разведки, которые вроде бы не должны портить людей, но при этом не могут не пользоваться услугами продажных людей, практика полицейских методов, которые не должны нарушать права человека, но вместе с тем не могут не обходиться грубо с этими правами[88], масса эгоизма и самонадеянности, которые следовало бы осуждать в индивидах, постоянное недоверие и подозрительность, разного рода уловки, если и не обязательно злонамеренные, то и неискренние в отношении других государств, или терпимость к очевидным злодеянием закона[89], принятие принципа меньшего из зол и признание fait accompli (так называемого "срока давности"), который позволяет сохранить нечто, когда-то давно полученное нечестным путем, поскольку новые человеческие узы и жизненные отношения придали ему новые права, — в реальности все это этически обосновано. Страх испачкаться, войдя в историю, — это не добродетель, а путь ухода от добродетели. Похоже, некоторые думают, что прикоснуться к этому реальному, конкретному миру человеческих вещей и человеческих отношений, где грех существует и распространяется, само по себе означает заключить договор с грехом, как будто такой договор заключается извне, а не изнутри. Это фарисейский пуризм, а вовсе не учение об очищении средств.

Такое учение в первую очередь занимается проблемой иерархии средств. Оно основано на положении, что порядок средств соответствует порядку целей. Оно требует, чтобы цель, достойная человека, достигалась достойными человека средствами. Это учение изначально и преимущественно требует доброй воли к созданию средств, которые не только хороши в целом, но точно соответствуют собственной цели, несут на себе ее знак и печать, — средств, в которых воплощена именно та справедливость, которая свойственна сущности общего блага, и именно та освященность мирской жизни, которая характерна для процесса ее совершенствования[90].

Следует сделать последнее замечание, касающееся особенно печальной стороны коллективной жизни людей. Когда определенная социальная группа подвержена процессу регрессии или перерождения, когда ее моральный уровень снижается, то моральные предписания, разумеется, не изменяются сами по себе, но снижается уровень их исполнения, поскольку наши моральные поступки являются конкретными действиями, моральная природа или определение которых могут быть изменены природой той ситуации, с которой сталкивается человек. Я ссорюсь с человеком; предположим, я лишаю его жизни, и это будет убийство. Теперь предположим, что тот же самый человек нападает на меня, чтобы лишить меня жизни. Тогда это будет самозащита: я лишаю его жизни, но это не будет убийством. Представим себе, что мы живем в совершенно варварской социальной группе, в племени бандитов, где не существует ни права, ни судов, ни общественного порядка. Тогда мы должны взять право в собственные руки. Это означает, что мы могли бы оказаться в положении людей, справедливо лишающих жизни какого-либо преступника, и что в таком случае физический акт умерщвления этого человека морально не является убийством. Ведь моральная сущность убийства — это лишение человека жизни на основании чьей-либо лишь человеческой власти, тогда как в указанном случае мы должны действовать не на основе нашей собственной власти, но во исполнение той юридической функции, которая дана человечеству в целом не номинально, но вполне реально и которая получена людьми от Творца бытия. И хотя в цивилизованной жизни эти юридические полномочия должны принадлежать и исполняться только теми, кто наделен юридической властью в государстве, тем не менее даже в цивилизованном обществе в случае крайней необходимости вроде только что упомянутой мною ситуации самозащиты любой человек может быть призван участвовать в юридической власти, защищая свое право на жизнь против бандита.

IV.Доступные народу средства контроля и демократическое государство

Вторая проблема, которую следует обсудить, — это проблема народа и государства, или проблема средств, с помощью которых народ может надзирать за государством или контролировать его. Эта проблема связана с первой, поскольку народ естественным образом заинтересован в справедливости (по крайней мере, тогда, когда он не ослеплен страстью), тогда как государство, когда оно становится абсолютистским или деспотическим, ставит себя выше справедливости.

Я хотел бы сделать лишь несколько замечаний, касающихся двух различных по типу случаев: демократического государства, в котором свобода, закон и достоинство человеческой личности являются основополагающими принципами, а рационализацию политической жизни ищут в сфере моральных ценностей и норм; и тоталитарного государства, в котором власть и определенное деяние, которое должны совершить все как нечто целое, являют собой то единственное, что принимается во внимание, а рационализацию политической жизни ищут в перспективе лишь искусственных или технических ценностей и норм.

Давайте рассмотрим пример демократического государства. В этом случае сам контроль народа над государством, даже если на деле государство стремится его избежать, воплощен в принципах и конституционной структуре политического общества. У людей есть регулярные и устойчивые средства для осуществления такого контроля. Народ периодически избирает своих представителей, а также прямо или косвенно — государственных чиновников. Не то чтобы люди могли смещать последних на следующий день после выборов, если они не одобряют их деятельность, но через собрания своих представителей народ контролирует администрацию, осуществляет надзор за ее деятельностью или оказывает на нее давление в течение того времени, пока она находится у власти.

Я не имею в виду, что собрания представителей народа должны управлять вместо исполнительной власти или правительства. Но для того, чтобы осуществлять надзор за работой правительства, контролировать или изменять ее, собрания представителей народа используют предоставленные в их распоряжение конституцией различные механизмы, самый эффективный из которых в демократических странах Европы — это возможность отправить правительство в отставку в случае недовольства его политикой. Разве пациент, не будучи специалистом в медицине, не отказывается от услуг врача, если недоволен лечением? С гораздо большим основанием народ — к основному праву которого на самоуправление причастны и те, кто обладает властью, — распоряжается своим правительством и контролирует его, ибо народ — его высший судья.