Человек и государство - Жак Маритен

В-третьих, суверенное государство обладает верховной властью, которая реализует себя неподотчетно. Каким образом это понятие неподотчетности суверена могло бы быть постигнуто, если бы оно не относилось к чему-то, что является само по себе и трансцендентно верховным? Как заметил г-н Роберт Лансинг, "власть делать все неподотчетным образом" совпадает с суверенитетом Бога. Что касается суверенитета человека, то она "может быть определена как власть делать все на земле неподотчетным образом в рамках человеческих возможностей"[80]. Разумеется, описанное качество было бы самым желанным для всех надменных властелинов, деспотов и императоров древности в их высочайших амбициях. В Новое время это качество было приписано государству на том ложном основании, что государство есть персонифицированный народ и что народ волен делать что-либо неподотчетным образом. Но в действительности это был перенос неподотчетной личности суверена на так называемое юридическое лицо государства. Таким образом, впоследствии постепенно был принят принцип, прямо противоположный тому принципу, который делает народ окончательным судьей деятельности правительственных чиновников. Соответственно, демократические государства стали существенным образом непоследовательными. Во всех случаях государство было суверенным; следовательно, оно должно было стремиться, согласно принципу неподотчетности, избегать надзора и контроля со стороны народа.

В той мере, в какой суверенное государство преуспевает в своих стремлениях, неподотчетность тех верховных решений, посредством которых налагаются обязательства на политическое общество, имеет ясный смысл: она означает то, что в реальности народ будет платить за решения, принятые государством во имя его суверенитета. Как говорится во французской пословице, "се sont toujours les memes qui se font tuer" — убивают всегда одних и тех же. Недруги народа — министерства, департаментов, корпуса служащих, управляющих, законодателей, экспертов, не говоря уже об интеллигенции — писателях, теоретиках, ученых-утопистах, «эрудитах», профессорах и журналистах, — берут на себя отчеты неподотчетных верховных личностей или органов государства.

Интеллигенция не делегирована народом; следовательно, она ответственна перед ним только в моральном смысле. (Поскольку учить или писать, предполагая, что сделанное "не будет иметь последствий", может только умалишенный.) Но государство ответственно безусловно: государство, так же как и правительственные организации и чиновники, ответственно перед народом. Разве у народа нет права контролировать государство и надзирать за ним? И как государство могло бы быть подконтрольно, если бы его власть была неподотчетной?

Но если государство подвластно контролю и подчинено ему, то как оно может быть суверенным? Как возможно понятие суверенитета, подконтрольного и подотчетного? Очевидно, что государство не суверенно.

Не суверенен, как мы видели, и народ. Он не реализует свою власть подотчетным образом. Его право на самоуправление и полную автономию делает его неподотчетным какому-либо судебному или частному органу в политическом обществе. Но власть, реализуемая народом посредством каких-либо массовых движений и не предусмотренных законом средств либо через постоянные источники в подлинно демократическом обществе, ни в коей мере не является властью без ответственности. Поскольку именно народ всегда платит по счетам, он, несомненно, отвечает собственной кровью и потом за свои ошибки.

Два понятия — "суверенитет" и "абсолютизм" — выкованы вместе, на одной наковальне. И оба их следует выбросить.

ГЛАВА III. ПРОБЛЕМА СРЕДСТВ

I. Цель и средства

В проблеме средств, как мне представляется, есть две стороны: во-первых, это проблема соотношения цели и средств; во-вторых, проблема взаимоотношений народа и государства, то есть тех средств, с помощью которых народ может надзирать за государством или контролировать его.

Проблема цели и средств — это основная, фундаментальная проблема политической философии. Несмотря на заключающиеся в ней трудности, ее решение в философском плане является ясным и однозначным. Однако при практической реализации это определяемое требованиями истины решение требует от человека определенного героизма и обрекает его на мучения и тяготы.

Что выступает конечной целью и наиболее существенной задачей для политического общества? Это не обеспечение материальными благами конкретных индивидов, каждый из которых поглощен собственным благополучием и обогащением. Это также и не достижение господства производства над природой или политического господства над другими людьми.

Скорее, эта цель состоит в улучшении условий самой человеческой жизни или обеспечении общего блага для большинства таким образом, чтобы каждый конкретный человек не только из привилегированного класса, но и из широких народных масс мог реально достичь той степени независимости, которая свойственна цивилизованной жизни и которая обеспечивается одновременно экономическими гарантиями занятости и собственности, политическими правами, гражданскими добродетелями и развитием ума.

Это значит, что политическая задача по сути своей есть задача цивилизации и культуры, задача помощи человеку в деле завоевания свободы собственного развития или автономии[81], или, как сказал профессор Неф, свободы "сделать веру, правдивость, мудрость и красоту целью цивилизации"[82]. Задача сущностно гуманистического или морального прогресса состоит в том, чтобы мораль не соотносилась ни с чем, кроме как с подлинно человеческим благом.

Я бы хотел добавить, что эта задача требует исторических достижений столь долговременного масштаба и ей противостоят такие препятствия в человеческой природе, что ее невозможно успешно разрешить с тех пор, как была возвещена благая весть Евангелия, без влияния христианства на политическую жизнь человечества и без проникновения евангельского откровения в основу политического общества. В результате мы имеем право утверждать, что цель политического общества по своей природе есть нечто сущностно благое и моральное — по крайней мере, для приобщенных к христианству людей это реальное хотя, несомненно, всегда несовершенное воплощение принципов Евангелия в земном существовании человека и его социальном поведении.

А как быть со средствами? Разве нам неизвестен в качестве всеобщей и непогрешимой аксиомы изначально очевидный принцип, что средства должны быть соразмерны цели и соответствовать ей, поскольку они являют собой путь к цели и, так сказать, саму цель в процессе ее рождения? Так что использовать по сути своей порочные средства для достижения сущностно благой цели — это просто абсурд и грубая ошибка. Да, мы знаем это даже без замечательных произведений Олдоса Хаксли. Но мы также знаем, что в своем практическом поведении люди не перестают, как правило, насмехаться над этой очевидной и древней аксиомой, особенно во всем, что касается политики. Здесь мы сталкиваемся с проблемой рационализации политической жизни.

Разумному животному довольно трудно подчинить свою жизнь разумным критериям. Это весьма непросто осуществить в нашей личной жизни. Это крайне, почти непреодолимо трудно осуществить в жизни политического общества. Что касается рационального управления коллективной политической жизнью, то мы, очевидно, пребываем еще в доисторической эпохе.

Существуют два противостоящих друг другу пути решения проблемы рационализации политической жизни. Наиболее легкий путь (он ведет к дурному результату) — это технический, или "искусственный"[83], путь. Наиболее тяжелый (но конструктивный и прогрессивный) — это моральный путь. Противостояние технической рационализации, использующей средства, внешние человеку, и моральной рационализации, при которой средствами выступают сам человек, его свобода и добродетель, — такова драма, с которой человеческая история сталкивается ежедневно, лицом к лицу.

II. Техническая рационализация политической жизни

На заре современной науки и истории Макиавелли в своем трактате "Государь" предложил нам философию, которая была чисто технической рационализацией политики; иными словами, он превратил в рациональную систему те принципы действий, которым люди чаще всего следуют в действительности, подчиняя свое поведение искусственным формам и правилам. Таким образом, хорошей политикой, по определению, стала политика неморальная и успешная: искусство завоевания и удержания власти любыми средствами — даже благими, если этому способствуют, что бывает редко, обстоятельства, — с единственным условием, что эти средства позволяют достичь успеха.