Вишневый сад. 100 лет спустя - Август Котляр

class="p1">Устал я ужасно. Фирс, неси переодеться, а я пока к молокососам, эй, там, Яша может положить кий, он ему больше не понадобится… (Идёт в бильярдную, за ним семенит Фирс.)

Пищик. Что на торгах? Доложи обстановку!

Любовь Андреевна. Продан вишневый сад?

Лопахин. Ясный пень.

Любовь Андреевна. Кто купил?

Лопахин. Я!

Пауза.

Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы не стояла возле кресла и стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и уходит.

Я купил! Хорош юродствовать! У меня крыша едет, говорить не могу… (Смеется.) Подъехали мы, йоптыть, на торги, там уже Дериганов жалом своим водит. У Леонида Андреича была только пятнаха, а Дериганов сверх долга сразу накинул тридцаточку. Вижу, херня такая, я с ним сцепился, объявил сорокет. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пятёрке надбавляет, я по червонцу… Ну, кончилось. Сверх долга я накинул девяносто, оно и ушло ко мне. Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, Господи Иисусе Христе, вишневый сад мой! Ну, блин, в натуре, может, я и пьян, может, у меня чердак снесло, и меня глючит… (Топочет ногами.) Не уссыкайтесь надо мной! Если бы папашу моего и дедулю вынуть из гробов, вот бы посмотрели на все эти мутки, как их Ермолай, битый-перебитый, двоечник и второгодник Ермолай, который зимой в рваных кедах бегал, как этот самый Ермолай купил землеотвод, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил землю, где дед и отец были быдлом, охранниками на КПП, где их не пускали даже в кухню. Я что, в натуре глючу? Или мы все тут глючим, а я просто словил белочку… (Поднимает ключи, ласково улыбаясь.) Швырнула, лахудра моя, ключи, типа, я тут больше не хозяйка… (Звенит ключами.) Да насрать уже на вас на всех.

Слышно, как настраивается оркестр.

Эй, лабухи, урежьте “Хаву нагилу”! И “Семь сорок”! Желаю послушать! Приходите посмотреть на техасскую резню бензопилой, в главной роли Ермолай Лопахин! Нарубим вишневых дров, настроим коттеджей, и нашим внуки и правнукам хватит на жизнь и ещё останется… Рабинович, или кто ты там, давай, наяривай!

Играет музыка. Любовь Андреевна опустилась на стул и горько плачет.

(С укором.) Не послушала дельного совета, теперь соплями умываетесь! Ну, нравится-не нравится, терпи, моя красавица! Фарш не провернёшь назад. (Со слезами.) Ной, не ной, всё равно всё это пройдёт, и всё остальное тоже пройдёт.

Пищик (берет его под руку, вполголоса). Рыдает, сейчас заголосит. Пойдем в залу, хряпнем по маленькой, обмоем покупочку. А пусть она одна… Валидол есть, авось, успокоится. Пойдем… (Берет его под руку и уводит в зал.)

Лопахин. Что за вопли видоплясова, дерьмище какое, что это за музыка? Рабинович, блин, играй отчетливо! И пой: хава, нагила хава… (С иронией.) Идет новый босс, владелец этого идиотского вишневого сада! (Толкнул нечаянно столик, едва не опрокинул канделябры.) Плачу за всё! (Уходит с Пищиком.)

В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит, сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка мелодию из “Списка Шиндлера”. Быстро входят Аня и Трофимов . Аня подходит к матери и становится перед ней на колени. Трофимов остается у входа в залу.

Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? А толку-то? Солнце моё, мамуся, поздно пить боржоми… Вишневый сад продан, его уже нет,но не плачь,у тебя вся жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Пойдем со мной! Да пойдем уже отсюда, пойдем!.. Мы под Парижем насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, что вот они, новые именины сердца, праздник для души! И ещё улыбнешься, как блаженная, да, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..

Действие четвертое

Декорация первого акта. Нет ни занавесей на окнах, ни картин, осталось немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется пустота. Около выходной двери и в глубине сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны голоса Вари и Ани. Лопахин стоит, ждет. Яша держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик. За сценой в глубине гул. Это пришли прощаться мужики. Голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам».

Яша. Работяги наши прощаться пришли. Я такого мнения, Ермолай Алексеич: народ добрый, но слишком много смотрит телевизор. Озверение налицо.

Гул стихает. Входят через переднюю Любовь Андреевна и Гаев ; она не плачет, но бледна, лицо ее дрожит, она не может говорить.

Гаев. Ты отдала пролетариату все бабки, Люба. Так нельзя! Так нельзя!

Любовь Андреевна. Я не смогла! Я не смогла!

Оба уходят.

Лопахин (в дверь, им вслед) . Пожалуйте, покорнейше прошу! По бокальчику коньяку на прощанье. Хороший коньяк, 1904 года, во всей России нашел только одну бутылку. Может, её сам Чехов в руках успел подержать! Пожалуйте!

Пауза.

Что ж, господа! Не желаете? (Отходит от двери.) Знал бы – не покупал. Ну, и я пить не стану.

Яша осторожно ставит поднос на стул.

Выпей, Яша, хоть ты, давай шампусика.

Яша. С отъезжающими! Счастливо оставаться! (Пьет.) Это шампанское не настоящее, уж очень кислое, могу вас уверить.

Лопахин. Восемьсот долларов бутылка, Яшенька, Крюг Кло дю Меснил, лошара.

Пауза.

Холодильник здесь какой-то, прямо морозилка.

Яша. Не топили сегодня, все равно уезжать. (Смеется.)

Лопахин. Что ты лыбишься?

Яша. От удовольствия.

Лопахин. На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо. До зимы можно теплые контуры позакрывать. (Поглядев на часы в дверь.) Господа, имейте в виду, до самолёта осталось всего два часа сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут едем в аэропорт. Шевелите булками.

Трофимов в пальто входит со двора.

Трофимов. Мне кажется, ехать уже пора. Лошади поданы. Черт его знает, где мои чуни. Пропали. Попёрли буржуи. (В дверь.) Аня, нет моих чуней! Не нашел!

Лопахин. А мне в Питер надо. В Питере проживу всю зиму. Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без дела, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как сиськи у старой шлюхи.

Трофимов. Сейчас мы отвалим, и вы опять приметесь клепать бабло.

Лопахин. Накатика-ка стаканчик.

Трофимов. Не стану.

Лопахин. Значит, в Москву теперь?

Трофимов. Да, провожу их в аэропорт, и в Москву.

Лопахин. Да… Что ж, профессора не читают лекций, небось всё ждут, когда приедешь!

Трофимов. А пошёл