Вишневый сад. 100 лет спустя - Август Котляр

вишневого сада я не понимаю своей жизни! Да на хер она мне нужна, такая жизнь, сейчас я всем нужна, все меня знают, а как продам – кто я тогда? Что у меня есть? Запомните на всю жизнь – в этом мире уважают только фондодержателей. Так я козырная баба с Рублёвки, у меня земли драгоценной хоть жопой ешь, и все меня знают и принимают, а без земли и имущества я кто? Шалава-беспризорница, любой козёл, любая шлюха рублёвская об меня ноги будет вытирать. Если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом… (Обнимает Трофимова, целует его в лоб.) К тому же, мой сын утонул здесь… (Плачет.) Пожалейте меня, хороший, добрый человек.

Трофимов. Сочувствую. Больше, чем профессор Преображенский детям Германии. Типа всей душой.

Любовь Андреевна. Хм, как-то иначе вам надо было это сказать… (Вынимает платок, на пол падает смартфон.) У меня сегодня кошки на душе скребутся, вы не можете себе представить. Здесь меня колбасит от каждого звука, в дрожь бросает, бьёт колотун, а зашифроваться у себя не могу – одной в тишине страшно. Не осуждайте меня, Петя… Я вас люблю, как родного. Я охотно бы спихнула вас Аню, клянусь мамой, только, голубчик, надо же доучиться, диплом получить и пристроиться куда-то, в Роснефть там или в Газпром. Вы ж ничего не делаете, только груши этой своей штучкой вялой околачиваете, и фарт вам не прёт… Не правда ли? Да? И надо же что-нибудь с бородой сделать, сходите в барбершоп, или машинкой подстригите, чтобы она росла как-нибудь… (Смеется.) А то не то бомж, не то раввин, не то поп-расстрига!

Трофимов (поднимает смартфон). Я не желаю быть красавцем. И так меня задолбали все, что я жирный пидор и что у меня неопущение яичек.

Любовь Андреевна. Это из Парижа эсмээска. Каждый день получаю. И вчера, и сегодня. Этот дикий человек, этот сексуальный маньяк, опять заболел, опять с ним нехорошо… Я целое состояние извела, лечила его от урогенитальных инфекций. Он просит прощения, умоляет приехать. По-хорошему, надо бы сгонять до Парижу, побыть возле него, сходить к Дюкассу и на рю Камбон. Не делайте, Петя, строгое лицо, вы себе даже не представляете, как этот бисекс делает куни. Голубчик мой, что мне делать, у меня зубы сводит, к тому же он болен, он одинок, несчастлив! Кто там, среди этих французских лоботрясов, поглядит за ним, кто удержит его от сексуальных ненужных приключений, кто уколет ему вовремя лекарство от триппера? И что ж тут скрывать? Что молчать? Я люблю его, этого грязного развратного педераста, никто так меня не чувствует, как он, это ясно. Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу. (Жмет Трофимову руку.) Не думайте дурно, Петя, не говорите мне ничего, не говорите…

Трофимов (сквозь слезы). Простите за откровенность, бога ради: ведь он выщипал вас до подпушка, вам, извините, трусы целые не на что купить, я видел в ванной – у вас трусы все рваные и обосранные!

Любовь Андреевна. Нет, нет, нет, не надо говорить так… (Закрывает уши.)

Трофимов. Ведь он негодяй, он пользует вас только сзади, как мальчишку, у вас уже недержание, все это знают, только вы одна не знаете, что все про вас всё знают! Он мелкий негодяй, ничтожество, извращенец…

Любовь Андреевна (рассердившись, но сдержанно). Вам двадцать шесть лет или двадцать семь, а вы всё ещё на втором курсе! И не знаете всех превратностей любви!

Трофимов. Пусть! Но у меня зато прямая кишка не выпадает.

Любовь Андреевна. И что? Только это делает вас мужчиной? Можно быть мужчиной и с расслабленным сфинктером, в ваши годы пора уже понимать тех, кто любит. И надо самому любить… надо влюбляться! (Сердито.) Да, да! И у вас нет чистоты, а вы просто чистоплюй, смешной никчёмный мудак, урод…

Трофимов (в ужасе). Что она несёт!

Любовь Андреевна. «Я выше любви!» Вы не выше любви, а просто, как вот говорит наш Фирс, вы недотраханный недотёпа. В ваши годы не иметь любовницы!.. Или любовника! Нашёл бы себе пожилую семейную пару и обслуживал бы обоих, хоть бы ботинки себе приличные купил, прыщавый дрочила-нищеброд!

Трофимов (в ужасе). Это ужасно! Что она говорит?! (Идет быстро в зал, схватив себя за голову.) Это ужасно… Не могу, я уйду… (Уходит, но тотчас же возвращается.) Между нами все кончено! Больше на вас я дрочить не буду! (Уходит в переднюю.)

Любовь Андреевна (кричит вслед). Петя, погодите! Вот же дурачок обидчивый, я пошутила! Петя!

Слышно, как в передней кто-то быстро идет по лестнице и вдруг с грохотом падает вниз. Аня и Варя вскрикивают, но тотчас же слышится смех.

Что там такое?

Вбегает Аня .

Аня (смеясь) . Петя с лестницы навернулся! (Убегает.)

Любовь Андреевна. Какой же мудак этот Петя…

Начальник станции останавливается среди залы и читает «Грешницу» А. Толстого. Его слушают, но едва он прочел несколько строк, как из передней доносятся звуки вальса, и чтение обрывается. Все танцуют. Проходят из передней Трофимов, Аня, Варя и Любовь Андреевна.

Ну, Петя… ну, чистая душа… я прощения прошу… Пойдемте танцевать… Я вам куплю новые ботинки… и свежие носки… (Танцует с Петей.)

Аня и Варя танцуют. Фирс входит, ставит свою палку около боковой двери. Яша тоже вошел из гостиной, смотрит на танцы.

Яша. Что, старичок?

Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы, адмиралы, дипломаты, партейные, а теперь посылаем на почту за мелким чиновником и на железную дорогу за начальником станции, да и те не в охотку идут. Что-то ослабел я. Хозяин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый день уже лет двадцать, а то и больше, и водкой запиваю; может, я от него и жив.

Яша. Надоел ты, козлятина. (Зевает.) Хоть бы ты поскорее подох.

Фирс. Эх ты… недотёпа! Раззява! (Бормочет.)

Трофимов и Любовь Андреевна танцуют в зале, потом в гостиной.

Любовь Андреевна. Merci. Я посижу, покурю… (Садится.) Устала.

Входит Аня .

Аня (взволнованно) . А сейчас на кухне какой-то чувак говорил, что вишневый сад уже продан сегодня.

Любовь Андреевна. Кому продан?

Аня. Не сказал, кому. Свалил. (Танцует с Трофимовым, оба уходят в зал.)

Яша. Это там какой-то старикашка болтал. Чужой.

Фирс. А Леонида