Рыцарь Таверны - Рафаэль Сабатини

— Я пришел из христианского милосердия, — отвечал священник. — Покайся, брат мой.

— Не надоедай мне, — зевнул Криспин. — Дай мне поспать.

— Через несколько часов ты уснешь крепким сном. Подумай, несчастный грешник, о своей судьбе.

— Сэр! — рявкнул «Рыцарь Таверны». — Мое терпение иссякает. Но зарубите себе на носу одно: мои пути в рай другие, чем у вас. Если рай и вправду населен такими каркающими созданиями, как вы, я буду рад, если не попаду туда. Поэтому ступай, дружок. Оставь меня в покое, пока я не переступил грань гостеприимства.

Священник постоял в молчании, затем поставил светильник на стол и воздел руки к низкому потолку каземата.

— Будь благословен, Господь! — начал он молитву. — Снизойди к этому черствому сердцу закоренелого грешника, низкого, коварного бунтовщика, чьи…

Дальше ему не удалось развить свою мысль. Криспин вскочил на ноги с выпученными глазами.

— Вон! — загремел он, указывая на дверь. — Убирайся вон! На последнем часу жизни я не опорочу свою душу, ударив безоружного. Но убирайся, пока я не передумал! Адресуй свои молитвы в ад!

Священник отступил назад перед этим взрывом негодования. Мгновение он колебался, а затем повернулся к молчаливо стоящему Кеннету. Но пресвитерианская церковь научила того ненавидеть сектанта или баптиста как самого дьявола, и поэтому он присоединился к словам Криспина, хотя и в более мягких выражениях:

— Прошу вас, уходите, — сказал он. — Но если вы хотите оказать нам христианскую помощь, оставьте светильник. Здесь станет темно после вашего ухода.

Священник внимательно посмотрел на Кеннета и, тронутый его кротким тоном, поставил светильник на стол. Затем, подойдя к двери, он обратился к Криспину:

— Я ухожу, раз вы с такой яростью отвергаете мои молитвы. Но все равно я буду молиться за вас и вернусь в надежде, что ваши сердца смягчатся перед приближающейся неизбежностью вашей кончины.

— Сэр, — устало промолвил Криспин. — Вы переговорите даже жену селедки.

— Я ухожу, ухожу! — воскликнул священник, но на пороге он снова задержался.

— Я оставляю вам светильник, — сказал он. — Может, он осветит вам дорогу к Божьему храму. Я вернусь к рассвету. — И с этими словами он вышел.

Криспин громко зевнул и потянулся. Затем указал на скамейку:

— Давай, малыш, теперь твоя очередь.

Кеннет поежился.

— Я не могу уснуть! — воскликнул он. — Не могу.

— Как хочешь. — И, расправив плечи, Криспин присел на край скамьи. — Эти чертовы корноухие! — пророкотал он. — Они все заботятся о человеческой душе, а вот на тело им наплевать. Целых десять часов у меня во рту не было ни куска мяса, ни глотка вина. Не то чтобы я очень проголодался, но, клянусь Богом, мое горло суше, чем их проповеди, и я с радостью отдал бы четыре из оставшихся пяти часов за бутыль испанского вина. Что за паршивые негодяи, Кеннет! Они считают, что раз человек должен умереть утром, то его можно оставить без ужина. Эгей! Говорят: тот, кто спит — обедает, но я никогда не слыхал, чтобы тот, кто спал — пил. И все же я постараюсь заснуть, может, это отвлечет меня от жажды.

Он растянулся на скамье и вскоре снова заснул.

На этот раз его разбудил Кеннет. Криспин открыл глаза и увидел мальчика, дрожащего, как в лихорадке. Его лицо было серо-пепельного цвета.

— Ну, а теперь в чем дело? Святой Франциск, что с тобой? — требовательно осведомился Криспин.

— Неужели нет никакого выхода, сэр Криспин? Неужели ничего нельзя сделать? — простонал юноша. Геллиард быстро поднялся.

— Бедный мальчик! Тебя пугает мысль о веревке!?

Кеннет молча кивнул головой.

— Да, дрянная смерть, это верно. Послушай, у меня в сапоге есть кинжал. Если ты предпочитаешь холодную сталь, то решено. Я окажу тебе эту последнюю услугу, буду нежен, как любящая мать. Вот здесь, напротив сердца, и ты не заметишь, как очнешься в раю.

Отогнув кожаное голенище, Криспин засунул руку в сапог. Но Кеннет в ужасе отпрянул назад.

— Нет! Нет! — закричал он, закрывая лицо руками. — Только не это! Вы не понимаете. Какой смысл менять одну смерть на другую? Неужели нет никакого выхода? Сэр Криспин, — воскликнул он, с мольбой протягивая руки.

— Ты расклеился, — отвечал Криспин. — Ты спрашиваешь, есть ли выход? В камере есть окно, но оно в семидесяти футах над рекой. Есть дверь, но она заперта, и с той стороны дежурит охранник.

— Я должен был догадаться. Должен был догадаться, что вы смеетесь надо мной. Что для вас смерть, если вы разочаровались в жизни. Сама мысль о ней не вызывает в вас ужаса. Но для меня — вдумайтесь, сэр, мне едва минуло восемнадцать лет, и жизнь полна надежд и радости. О, Господи, сжалься надо мной!

— Правда, мальчик, правда, — голос рыцаря смягчился. — Я забыл, что для тебя смерть — это не избавление от страданий, как для меня. И все же, — пробормотал он, — неужели я так умру, не выполнив своей клятвы — клятвы мести? Клянусь душой, больше ничто не удерживает меня в этой жизни. Ах, если бы и вправду можно было отыскать выход!

— Думайте, сэр Криспин, думайте! — лихорадочно шептал мальчик.

— Бессмысленно. Есть окно, но даже если сломать прутья решетки, что пока мне не представляется возможным, придется прыгать в реку с высоты по крайней мере семидесяти футов, как я уже говорил. Я прикинул расстояние на глаз, как только нас сюда привезли. У нас нет веревки. Если разорвать твой плащ пополам и связать веревку, то она будет по большей мере десяти футов в длину. Ты решишься прыгнуть с оставшихся шестидесяти?

При одной мысли об этом юноша похолодел.

— Вот именно. И даже если ты рискнешь, то это будет означать жизнь только в том случае, если ты упадешь в реку, в противном случае — еще более быстрая смерть, чем от веревки. Черт меня возьми! — внезапно вскричал он, вскакивая на ноги и хватая светильник. — Давай посмотрим на решетку!

Он подошел к окну и поднял светильник на уровень глаз, освещая верхний прут, который служил одной из основ квадрата.

— Стоит попробовать, Кеннет, — бормотал он. — Если убрать этот кусок железа, — он дотронулся до нижнего прута, составляющего железный крест, — то тут вполне можно пролезть. Кто знает, а?

Он вернулся к столу и поставил на него светильник.

— Кто играет в кости, должен сделать ставку. Я ставлю свою жизнь — ставку уже недействительную — и играю на свободу. Если я выиграю, то выиграю все сразу, если проиграю — ничего не теряю. Черт меня побери, я много раз играл в кости с судьбой, но никогда так крупно. Давай, Кеннет, это единственный путь, и мы попробуем воспользоваться им, если нам удастся выломать прут.