Рыцарь Таверны - Рафаэль Сабатини

— Позволю себе заметить, сэр, — ответил молодой человек с горькой иронией, — что мои теперешние мечты и иллюзии останутся со мной навсегда. Вы забыли, сэр Криспин.

— Черт, я действительно забыл. На короткий миг я перенесся на двадцать лет назад, и завтрашний день показался мне таким далеким.

Он тихо рассмеялся, затем продолжил:

— Я был единственным сыном в семье благородного и честного джентльмена, наследником древнего рода и обширных владений, одних из самых больших в Англии.

Не верь тем, кто говорит, что по рассвету можно предугадать день. Рассвет моей жизни был прекрасен, ни один день не был прожит зря, и ни одна ночь не была такой темной, как эта. Но довольно об этом!

На севере наши земли смыкались с землями другой семьи, с которой наш род находился в кровавой вражде более ста лет. Они были пуританами, закореневшими в своем тупом и упрямом эгоизме. Они избегали нас потому, что мы наслаждались жизнью, которую нам подарил господь Бог, и это порождало в них ненависть. Когда мне исполнилось столько же лет, сколько сейчас тебе, Кеннет, в их помещичьем доме — у нас был замок, а у них дом — проживали два бездельника, которые мало заботились о поддержании репутации своей фамилии. Они жили вместе с матерью, женщиной слишком слабой, чтобы удержать их от дурных поступков и соблазнов, и кроме того, ее образ жизни также был не вполне пуританским. Они отвергли строгие черные одежды, которые их предки носили веками, и облачились в одежды кавалеров. Они отпустили волосы, украсили перьями свои шлемы, а уши бриллиантами, они много пили и якшались с подозрительными личностями, открыто богохульствовали и презирали молитвы. Меня они избегали по старому обычаю, а когда мы все же встречались, наши приветствия были сдержанными, как у людей, готовых сразиться на мечах. Я презирал их за разгульный образ жизни, как мой отец презирал их отца за слепой фанатизм, и они, догадываясь об этом, питали ко мне еще большую неприязнь, чем их предки к моим. Другой причиной их ненависти являлось то, что вся округа считала нас — так было всегда — первыми людьми в графстве. Это наносило тяжелый удар по их самолюбию, и они не замедлили отомстить нам.

У них была кузина, прелестное чистое создание — полная противоположность своим распутным родственникам. Мы встретились в лугах — я и она. Была весна — кажется, это было вчера, — и каждый из нас позабыл об обычаях рода, имя которого он носил. После этой случайной встречи мы стали встречаться все чаще и чаще. Она наполняла мою жизнь радостью и любовью. Мы были молоды, и жизнь была прекрасна. Мы любили. А разве могло быть иначе? Что для нас значили древние традиции, что для нас значила вековая вражда между нашими семьями? Для нас это не имело ровно никакого значения.

И я бросился в ноги к отцу. Вначале он проклял меня как неродного сына, в котором течет чужая кровь. Но позже, когда я возобновил просьбы с юношеским пылом влюбленной молодости, он уступил. Возможно, он вспомнил свои молодые годы. Он благословил меня на этот брак. Нет, более того. Впервые за историю четырех поколений вражды глава нашего рода переступил порог вражеского дома — он отправился туда от моего имени просить руки их кузины.

Настал их долгожданный час. К ним, униженным веками нашим превосходством, явился глава нашего рода. Они, которые всегда были вынуждены молчать, когда говорили мы, теперь могли, наконец, сказать нам «нет». И они сказали это. Что им ответил мой отец, мне так и не суждено было узнать, но когда он вернулся в замок, его лицо было белее снега. Он словно стал калекой, потерявшим руку. Гневными словами он сообщил мне о том оскорблении, которое было нанесено ему, и затем молча указал на клинок толедской стали, который он привез мне из Испании два года назад, и вышел из комнаты. Но я понял, что он имел в виду. Я обнажил клинок и сквозь слезы стыда и гнева прочел надпись на испанском языке, выгравированную на лезвии. Это был гордый девиз храброго испанского народа: «Без нужды не вынимай, без славы не вставляй». Нужда была очевидна, а славу я поклялся добыть, и с этим в сердце я отправился платить за оскорбление.

Сэр Криспин замолчал и, тяжело вздохнув, сказал с горькой усмешкой:

— Я потерял этот меч много лет назад. Я и меч были близкими друзьями, и моим новым товарищем стал простой клинок, на котором не было надписи, чтобы ранить человеческую совесть. — Он снова рассмеялся и погрузился в задумчивость, из которой его вывел голос Кеннета:

— Ваш рассказ, сэр.

— Он заинтересовал тебя, да? Ну хорошо. Пылая гневом, я направился в их дом и в резких выражениях потребовал удовлетворения за нанесенное моему роду оскорбление. Это была глупая выходка. Они оградили свои трусливые жизни завесой насмешек и оскорблений. Они заявили, что не будут драться с мальчиком, и посоветовали мне отрастить бороду, и тогда, возможно, они прислушаются к моим словам.

И я удалился, сгорая от стыда и бессильной ярости. Отец заставил меня поклясться сохранить память об этом дне до тех пор, пока мои зрелые годы вынудят их скрестить со мной мечи, и я с радостью дал такую клятву. Он также заставил меня поклясться навсегда выбросить из головы мысль о браке с их кузиной, и я, хотя и не дал ответа в тот момент, в душе поклялся подчиниться отцу. Но я был молод — мне едва стукнуло двадцать. Через неделю разлуки с моей любимой я заболел от отчаяния. Наконец однажды вечером я пришел к ней и в порыве страсти и отчаяния бросился к ее ногам, умоляя ее дать мне обет ожидания, и бедная девушка поклялась мне в этом. Ты сам влюблен, Кеннет, и ты можешь понять то нетерпение, которое охватило меня. Разве я мог ждать? И я предложил ей следующее.

В пятнадцати милях от замка находилась небольшая ферма, которая досталась мне в наследство от сестры матери. Туда я и предложил бежать ей. Я обещал найти священника, который нас обвенчает, и некоторое время мы бы жили там в уединении, мире и любви. Через три дня мы бежали.

Мы обручились в деревне, которая была вассалом нашего замка, и незаметно пробрались в наше маленькое гнездышко. Здесь, в полном одиночестве — у нас было только двое слуг: мужчина и женщина, которым я мог безгранично доверять, — мы прожили три месяца, коротких, как все счастливые дни. Ее кузены ничего не знали об этой ферме, и хотя они рыскали в поисках по всей округе, ничего не достигли. Мой отец знал, где мы находимся, но, считая, что того, что сделано, уже не возвратишь, не вмешивался в течение событий. На следующую весну у нас родился ребенок, и наш скромный домик стал настоящим раем.

Немногим спустя месяц после рождения малыша нас постиг тяжелый удар. Мой отец послал мне записку, что он болен, и я отправился навестить его. Я отсутствовал два дня. На второй день мой слуга отправился по делам в ближайший город, откуда должен был вернуться на следующее утро. После я часто корил себя за то, что не принял надлежащих мер предосторожности.