Философия бунта - Эдуард Баталов

Вопрос, однако, сложнее, чем это пытается представить Маркузе. Дело в том, что «акцентирование позитивности», а правильнее сказать, гегелевский консерватизм, воплощенный в признании «завершенности процесса развития», связано у Гегеля не просто с идеей разума, не с изменой Гегеля собственной диалектике: оно предопределено самой гегелевской диалектикой как диалектикой идеалистической. «…Консерватизм – чтоб не сказать больше – диалектики Гегеля заложен в самой основе, он нигде не изменял своей диалектике, но ее консерватизм менее заметен в изложении абстрактных категорий и более ясно виден на материале социальной области» [46].

Гегелевский «разум» разделяет судьбу всех иных категорий его диалектики и в той мере, в какой мы можем говорить о «диалектичности» всех других элементов диалектики Гегеля, мы можем говорить это и о «разуме». Утверждая, что «все действительное разумно», Гегель как диалектик вовсе не хочет сказать, что оно не заслуживает критики, отрицания, снятия, иными словами, что оно всецело оправдано по отношению к данному историческому моменту. «Разумность» действительности в том, что она есть воплощение противоречивости разума, момент развития: действительность подлежит отрицанию, снятию, но при этом она «сохранит» себя (в снятом виде) в новой действительности. «Разумность» действительности в том, следовательно, что она не подлежит абсолютному отрицанию.

Конечно, консерватизм гегелевской диалектики, обусловленный ее идеалистическим характером, «замкнутостью» круга, по которому движется мировой дух в своем развитии, не мог позволить Гегелю в полной мере выявить эту диалектичность разума. Но именно это сделал Маркс, спасший «рациональное зерно» гегелевской диалектики. Не секрет, что философия Гегеля дает основания для самых различных прочтений: об этом свидетельствует история философии двух последних столетий. Может она быть «прочитана» и в духе тех или иных аспектов «негативной диалектики». Но это будет лишь одна из возможных – и притом неадекватных – ее интерпретаций.

Еще меньше реальных оснований для «выведения» «негативной диалектики» из марксизма, хотя и Маркузе, и Адорно выступают с претензией на оценку развиваемых ими концепций диалектики как если не марксистских, то, по крайней мере, соответствующих духу марксизма, «очищенного» от гегелевского конформизма.

Маркузе исходит из положения о том, что общность гегелевской диалектики и диалектики Маркса определяется якобы их негативностью. «…Марксова диалектическая концепция реальности, – писал Маркузе в «Разуме и революции», – была изначально мотивирована теми же самыми данными, что и гегелевская, а именно негативным характером реальности… Каждый социальный факт и условие погружены в этот процесс таким образом, что их значение может быть схвачено, только будучи рассматриваемо в той тотальности, к которой они принадлежат. Для Маркса, как и для Гегеля, «истина» заключена только в целом, в «негативной тотальности» [47]. Правда, в этой работе Маркузе в противоречии с основами своей «негативной диалектики» допускает еще возможность отрицания целого как результата протекающих внутри него процессов. Однако уже в «Эпилоге» 1954 г. к «Разуму и революции», прийдя к выводу, что индивид теперь интегрирован в целое, в безличное общество, а это последнее становится если не непротиворечивым, то гомогенным, однородным, и его противоречия загоняются вглубь, считает нужным подчеркнуть невозможность рождения нового как отрицания отрицания, ибо базы для такого отрицания, по его мнению, больше не существует. Дальнейшее развитие эти положения находят в «Одномерном человеке» и в последующих работах Маркузе, особенно в докладе «К понятию отрицания в диалектике», с которым он выступил в 1966 г. на Гегелевском конгрессе.

Вся разница между ними, согласно Маркузе, в том, что, если у Гегеля «негативная тотальность» была «тотальностью разума», то у Маркса она была связана с историческими условиями, с определенной формой развития общества.

Маркузе «обвиняет» марксистскую диалектику в том, что она «не учитывая» всех реальных изменений, и прежде всего недооценивая «силы интеграции и сдерживания, действующие на поздней ступени капитализма», исходит из рассмотрения прогресса как результата внутреннего развития системы, считая, что «будущее всегда уже коренится внутри существующего» [48]. По мнению же Маркузе, конкретная целостность, т. е. определенная социальная система, должна быть снята не изнутри, а извне.

Желая избежать упреков в механистическом подходе к вопросам диалектики, Маркузе оговаривается при этом, что «всякое определенное общественное целое должно само быть частью еще большей тотальности, внутри которой оно может быть поражено извне» [49]. Действительно, если речь идет о рассмотрении функционирования и развития определенной системы не как изолированной от других, качественно однородных систем, а во взаимодействии с этими системами, составляющими в совокупности новую, более широкую целостность, то постановка вопроса об изменении роли и границ «внутренних» и «внешних» факторов социального развития правомерна. Но даже и в этом случае изменение соотношения между внутренним и внешним происходит за счет расширения рамок «внутреннего»: то, что ранее имело место, например, в рамках одной капиталистической страны, теперь имеет смысл применительно к мировой капиталистической системе в целом.

Тезис Маркузе, таким образом, оказывается результатом наложения старой логической схемы на новую социальную реальность. Но тут обнаруживается новая его оговорка. Оказывается, внешнее следует понимать «как качественное различие», т. е. как выходящее за пределы образующих целостность антагонистических противоположностей (таких, как капитал и труд) и не сводящееся к ним. Быть «вне» – значит быть качественно вне существующей системы, не иметь возможности развиваться внутри нее.

Здесь уже налицо полный разрыв между внутренним и внешним, основанный на положении о том, что порвать со старой сущностью можно только путем вынесения отрицания за пределы данной сущности и, следовательно, ориентации на социальные силы, чуждые данной системе. Здесь Маркузе и раскрывает политический смысл своей «диалектики»: вся «диалектика» внешнего и внутреннего оказывается способом отрицания революционной роли рабочего класса как «внутренней» силы, способом обоснования «революционной» роли аутсайдеров как «внешней» по отношению к капиталистическому способу производства силы. Маркузе, впрочем, и сам не скрывает социального подтекста своей «негативной диалектики», утверждая, что «сила отрицания… теперь уже не сконцентрирована в каком-либо классе» [50].

Нет необходимости спорить с Маркузе о том, может ли сила, не ориентированная по своему реальному положению на разрыв с данной системой, на выход за ее пределы, быть носительницей новой сущности. Отрицательный ответ очевиден для марксиста, ибо переход к новому качеству связан с выходом за пределы старого качества. Совсем иного рода вопросы о том, является ли рабочий класс «внутренней» по отношению к капиталистической системе силой и могут ли в принципе силы, не связанные с внутренними силами, служить материальным носителем диалектического отрицания? И здесь, разрывая и противопоставляя «внутреннее» и «внешнее», Маркузе рассуждает по сути дела как вульгаризатор диалектики.

В самом деле, пролетариат, как эксплуатируемый класс, создающий прибавочную стоимость, необходимо связан с капиталистической системой и выступает по отношению к ней как внутренняя сила. Но пролетариат в то же время, как «класс для себя», осознающий необходимость коренного преобразования, изменения своего социального положения, выступает по отношению к капиталистическому обществу и как внешняя сила, поскольку качественное отрицание его положения как эксплуатируемого класса становится возможным лишь за пределами капиталистической системы. Следовательно, пролетариат, воплощая в своем развитии внутреннюю противоречивость капиталистической системы, является по отношению к ней силой одновременно и внешней, и внутренней. Но именно это и обеспечивает ему способность выступить в качестве материального носителя отрицания – способность, реализация которой, разумеется, требует наличия необходимых конкретно-исторических предпосылок. И выступить в роли внешней силы, отрицающей существующую систему, пролетариат способен именно потому, что он есть и сила внутренняя, т. е. непосредственно связанная – через систему трудовых отношений – с капиталом и потому определяющая своей деятельностью само существование последнего. Внешняя сила, не являющаяся одновременно и внутренней, не способна, даже будучи «критической», подвергнуть радикальному отрицанию существующую социальную структуру, поскольку ее самоотрицание не влияет решающим образом на существование капитализма, а ее «выход» из «системы» не создает фатальной угрозы для капитала, поскольку не разрушает механизма извлечения прибавочной стоимости. Однако Маркузе как сторонник «негативной диалектики» не замечает этой противоречивости «внутреннего» и «внешнего», ориентируясь на «неинтегрированные» «внешние» силы, непосредственно не причастные к существованию капиталистического способа производства.