Пат и Пилаган - Вадим Нечаев

— Ты не знаешь, куда идти, мальчик?

Пат обернулся и увидел моложавую цыганку в нарядных и красочных одеждах; поверх красной шали на груди ее лежало ожерелье из кораллов, запястья рук обхватывали браслеты. Синяя юбка волочилась по земле.

— Я думаю, — ответил Пат сухо.

— Хочешь, я погадаю тебе, а? Просто так погадаю. Ты мне понравился, мальчик. Скажи-ка, ты живешь врозь с матерью и твое имя начинается на букву П? И тебя ждет дальняя дорога?

— Верно, — удивился Пат. Цыганка снисходительно улыбнулась.

— А теперь я погадаю тебе на будущее. Дай-ка ладонь. У тебя замечательная линия жизни. Ты будешь жить долго и славно и к старости станешь очень умным. Но в ближайшее время тебя подстерегает сильное горе. Ты слишком доверчив, а люди хитры и лукавы. Так, положи-ка мне на руку рубль, не бойся, я верну сторицей. Иначе мне не узнать твою судьбу. Хорошо, и еще рубль. Смотри, у меня в руке два твоих рубля, — при этом она ловко выдернула у мальчика из левого виска волос, завернула его в деньги и зажала их в кулаке, — слушай меня внимательно, я произнесу заклинание на арабском языке, но ты не смейся, а если засмеешься, ничего не выйдет и бог накажет тебя.

Цыганка кружилась вокруг себя, бормоча заклинания, как заведенная, и мальчик, глядя на нее, не удержался и хихикнул в рукавицу.

— Шу-шу! — Цыганка остановилась, выбросила вперед сжатый кулак, дунула что есть силы, и ладонь ее оказалась пуста. — Вот, — добавила она будничным тоном, — ты надсмеялся над богом, и он наказал тебя. Денег нет.

— Бог не будет смеяться над Патом, — возразил он, — а деньги у вас, наверное, в рукаве. Я знаю этот фокус.

— Нет денег, — сказала цыганка грустно, — но ты не огорчайся, ведь я нагадала тебе, что жизнь у тебя долгая и славная, окруженная почетом и уважением. А что деньги! Пыль. Мусор. Сегодня они есть, завтра их нет. Подул ветер — и улетели. Не в деньгах счастье.

И не успел Пат оглянуться, как цыганка исчезла — только что стояла рядом и уже затерялась в привокзальной суете. Как ведьма в наивных сказках прошлого. «Ну и ну! — сказал про себя мальчик. — Вот тебе и большой город, тут не зевай. Ай да цыганка! Ловко проучила меня. Бог наказал. Да она в бога не верит. Бродяжка. Зачем ей бог! А деньги? Пыль. Чего их жалеть. Цыганка на два рубля сама пообедает и ребенка накормит. Веселая женщина: гоголь-моголь, еники-беники сиколеса».

В центре площади внутри застекленной будки стоял милиционер-регулировщик, управляя движением пешеходов и машин, гордый порученной ему властью, у него-то мальчик и спросил, как найти редакцию областной газеты. Милиционер молча ткнул пальцем в направлении двухэтажного здания, видневшегося на противоположной стороне улицы.

Пата принял сам редактор.

— О, — сказал редактор, — это тот самый Петр Вытхун, сын каюра и охотника, из древнего рода Хыбегнунг, который путешествует по острову в поисках своей собаки. Тот самый мальчик, о котором говорит вся область, а он ничегошеньки об этом не знает. Мы два раза о тебе писали. И теперь ты у нас в гостях.

— Я приехал к вам посоветоваться…

— Минуточку.

Редактор набрал номер телефона и вызвал к себе сотрудника. В кабинет вошел молодой журналист с фотоаппаратом.

— Шумилин, это Петр Вытхун, маленький охотник и путешественник. Рассказ о нем необходим в воскресный номер. Сделайте так, чтобы чувствовался аромат нашего острова. Живо и красочно. Выдумывать ничего не надо.

Шумилин довольно потер ладони.

— Я сделаю потрясающий материал. Как мальчик из захолустного поселка отправляется в большой мир.

— Вот-вот. Рассказ на полосу с фотографиями, — добавил редактор. — Вы знаете, сколько к нам пришло писем от разных людей, заинтересовавшихся судьбой Пата и его собаки? Двадцать девять!

— И что, никто не видел моего Атака? — спросил Пат.

— Как же, сегодня звонили нам пограничники — видели собаку в заливе. Но льды мешают ее снять. Это около мыса Крильон.

— Близко отсюда? — спросил Пат как можно безразличнее.

— Километров сто. Мой шофер отвезет тебя.

…Вокруг льдины плескалась под ветром сине-зеленая вода. Обширное и голое пространство было мертво и скупо поблескивало от прохладного солнца, повиснувшего на краю неба.

Атак сидел на льдине подремывая, примирившийся с безысходностью своего одиночества. Он никого не звал на помощь, без гнева и страха ожидая конца.

Изредка над ним пролетали чайки, замирая в воздухе и удивляясь на своем птичьем языке, как сюда попал пес, и, покружившись, растворялись в синеве.

Путь к берегу ему преграждали полыньи — пес специально не смотрел в ту сторону, чтобы не расстраиваться, тем более что он сам ушел от всех и навсегда.

Льдину тихо и незаметно несло в море, и все дальше отступала береговая линия, уменьшались в размерах деревья, и дома, и холмы, и все слабее вспоминалась Атаку прежняя жизнь. И только когда он засыпал в ознобе, дистанция времени исчезала и прошлое было так же непереносимо живо и ярко в своих подробностях, снова он чувствовал прикосновение руки Пата, и бег в упряжке, и встречу с волками, и слепой страх при возвращении в поселок, и дикую тоску, которая погнала его по острову, и как он метался от одного человеческого жилья к другому, словно за ним неотвязно волочилась какая-то его вина, не понятная ему, и все же вина, и она не отпускала его, настигая и в доме милого дрессировщика, и в саду вежливой женщины; она шла по его пятам мимо лесных тропинок и железнодорожных путей, мимо поселков и городов и впервые здесь, на льдине, отпустила.

Мягко шуршала волна, заливая кромку льдины, и Атаку слышался голос его матери, как она звала его на охоту, и он вспоминал ее дружелюбный взгляд, и свое отрочество, и волчью стаю, где все было так просто и ясно и так далеко, что и не верилось.

Ослабевший, он прилег на лед, положив между лапами голову, чуть вздрагивая от стужи, бессильный что-либо изменить в своем положении — только терпеливо ждать. И он копил в себе терпение, понимая, что конец должен быть достойным.

Рядом из воды вынырнула нерпа и, опасливо поглядев на собаку, тихонько взобралась на льдину. Атак даже не обернулся. И нерпа, поскучав, соскользнула обратно, фыркнув на прощанье.

По-прежнему было тихо, и льдину мало-помалу несло течением, и Атак засыпал все глубже, и слабели воспоминания, одно за другим покидая его, и ничто не тревожило, никакие чувства, кроме беспечальной грусти, легкой и светлой. Так что было не ясно, грусть это или туманный образ мальчика из поселка.

День перевалил за середину, и все без изменений, — правда, потеплело немного, но небо оставалось чистым и высоким. Если бы, конечно, пошел снег, то конец Атака был бы ясен и непреложен.

Но чу! Какой-то слабый звук вдали. Столь слабый и неверный, что собаке невдомек, то ли льдины столкнулись, то ли нерпа выскочила из воды и плюхнулась об воду.

Атак проснулся, когда равномерный шум мотора стал очевидным. Но что из того, решил пес, какое им дело до меня? Кому я нужен! И он снова задремал.

Маленький катер замедлил ход.

— Эта собака? — спросил мужчина в пограничной форме у мальчика.

— Да, — сказал мальчик.

Нос катера уперся в льдину, и Пат перепрыгнул через борт. Атак глядел на мальчика не двигаясь, окоченевший от холода, как бы перешедший по ту сторону желаний.

И когда мальчик обнял его за шею, шепча ласковые и бранные слова на ухо, прижимаясь лицом к его заиндевевшей голове, Атак заволновался, задрожал, чувствуя, что нечто смутное и темное в нем, страх и одичалость, уже отдалились, и еще не веря в это окончательно, подобно тому как исцеленный вдруг калека с опаской распрямляется, делает шаг, другой, и такое свечение у него вокруг глаз, боязнь, и 1: ера, и напряжение… Атак напряг горло и неверным голосом бросил вызов пустынной снежной тишине, но все яснее и тверже становились звуки, и это был уже не полувой — «аух, аухр», нечто нелепое и смешное, — а самый настоящий, ликующий и душевный лай, каким только он и мог выразить свои чувства.

От облегчения мальчик заплакал.

Глава восьмая

Неказистый желтый автобус с узорчатыми от мороза окнами катил по утрамбованной дороге от деревянного здания почты к поселку Луньво, и среди прочих пассажиров в нем сидели мальчик и огромный пес, которые столь долго были в отлучке.

Думая о предстоящей встрече, Пат сладко волновался, оказывается, это не пустые слова: мой поселок, мой дом, мои родные.

И как печально человеку, у которого этого нет, — бездомному. Как ему трудно удержаться на одном месте — все ездит и ездит посторонний сердцем человек, потому что никто его не ждет.

«Они думают, что вернулся прежний Пат, а я уже другой, и то, что было в моей жизни, они не знают. И отец не знает, но я расскажу ему все. Чтобы у нас не было ссор — одно понимание».