Формула счастья - Нина Ненова

А минуты летят. Уходят одна за одной эти минуты, и очень скоро Земля будет недостижимо далеко от меня.

Я снова посмотрел на часы: 16.43. Остается только семнадцать минут. Я быстро обернулся к роботу. Пора бы ему, наконец, дать мне какие-то «попутные советы». Однако, он стоял неподвижно, молчал, и его желтые глаза излучали ровный безучастный свет, как обычные комнатные лампы.

— Эй, ты, робот! — крикнул я ему — Мы не опаздываем ли с подготовкой к старту?

— Подготовка не была запланирована, — размеренно ответил он, и факт, что он заговорил, поразил меня. Хотя именно этого я от него и ожидал.

— Но как же, нет ли какой-нибудь предварительной программы? Защитных камер и… тому подобного? — стал заикаться я в недоумении.

— Эта квартира оборудована всем, что необходимо для вашей безопасности, — послышался его монотонный ответ. — Мы уже тронулись.

— Тронулись! — я мгновенно представил себе бетон ный полигон. Обычный, человеческий. Вот и его уже нет… Но значит, мы вылетели с Земли вот так, и ничто даже не дрогнуло! Как же это возможно…

— Если вас потрясло ваше новое состояние, то вам это не нужно, — донесся откуда-то сверху любезный бесплотный голос.

В глазах у меня помутилось.

— Но это нелепо! — раздраженно возразил я, не имея в виду ничего определенного.

— Ваше мнение в смысловом отношении ущербно, — ласково ответил голос. — Не занимайте психически нездоровую позицию.

Позицию? Наблюдают меня сверху — мелкого и жалкого в углу огромного дивана! Я встал (не нужно было так резко), и скрестив руки на груди, сказал:

— О, не заботьтесь обо мне. Я чувствую себя отлично.

— О, забота о вас у меня занимает по минимуму! — восторженно прозвучало у меня над головой. — С меня довольно наблюдать вас, и я это оформил для себя как приоритетную задачу. Вы — наш шанс!

Шанс? Чтобы не закричать, я произнес почти шепотом:

— Неужели? И что, это наблюдение будет продолжаться в течение всего пути?

— Да! Каждую секунду. Пока вы не станете прошлым. Последнее высказывание, что бы оно ни значило, не вызвало у меня приятных ощущений. Я пробормотал:

— Что ж, очень хорошо, очень хорошо.

— Значит, вам симпатично быть объектом поступательных выводов? — радостно спросил юс.

Я слышал, что юсы на земных языках выражаются весьма странно и затейливо, что смысл их слов не имеет ничего общего с приподнятым, подчеркнуто доброжелательным тоном, но несмотря на это, мне на миг показалось, что я разговариваю с каким-то глупым ребенком. И этого мгновения было достаточно, чтобы у меня вырвалось совсем ненужное:

— М-даа, это мне симпатично. Очень симпатично! Наступило короткое затишье. Потом восторженный голос юса снова зазвучал с потолка:

— Понимаю, что вы перенапрягаетесь слишком, но результат не идет вам навстречу. Я нашел начало своего терпения, но, может быть, найду и его конец. Оцените, у вас ли я должен его искать?

Ребенок?! Мне начинает угрожать этот «ребенок»!

— Я удивлен, что вы не знаете, где кончается ваше собственное терпение, — сказал я наобум. — Я, например, всегда знаю, где кончается мое терпение. Когда, конечно, есть конец.

— А сейчас где он?

— На том же месте, где кончается ваша толерантность! — просто поглупев от раздражения, процедил я, обращаясь к табуретке напротив.

И, конечно, сейчас же получил соответствующий апостроф.

— Опять напрасно перенапрягаетесь! Но вы сталкиваетесь с нашими препятствиями, и вам же будет легче, если вы нас воспримете.

Или другими словами: «Тебе некуда податься, дружище. Напрасно выпендриваешься». И точно, так оно и было. Только зачем я дал ему повод мне это сказать? Зачем?

Я не знал, куда себя деть. И вдобавок ко всему непрерывно боролся с искушением поднять голову и посмотреть на потолок, откуда доносился голос. Мне было предельно ясно, что собеседник мой не там, и я стану совсем смешон, если так сделаю… Я начал шагать взад и вперед. До известной степени я отдавал себе отчет, что мое раздражение может быть не совсем обосновано, может быть, я предвзято истолковываю фразы юса, но это не помогало мне успокоиться. Даже наоборот, еще больше приводило меня в бешенство, так как подтвердило мое и без того твердое убеждение, что выглядел я очень бледно. А я дошел до того, что не мог его изменить. Ответь я тактично, это было бы унизительно. Будто он поставил меня на место, испугал меня. Но и грубо отвечать не годиться, тоже унизительно и недостойно. И все же нужно было что-нибудь сказать. Молчание над моей головой становилось требовательным.

— Вы так выражаетесь, что мне, юсианин, трудно понять вас, — я старался придать тону своих высказываний учтиво-рассеянный оттенок, а мысленно проклинал себя за испорченный разговор. — Я устал от всего этого и предпочел бы прекратить попытки общения.

Вышло предвзято, а не учтиво-рассеянно. Предвзято пренебрежительно. Но хотя бы он не сможет мне сказали что я опять напрасно перенапрягаюсь. И он как будто призадумался, прежде чем «пропеть» сверху::

— Хорошо. Мое присутствие станет для вас незаметным. Однако не торопите финал, вполне вероятно, что вы испытаете его вновь.

— Да, да, — вяло кивнул я и направился в библиотеку, к полке с книгами. Взял одну из них, даже и не взглянув на заглавие, хотя я достаточно порылся, прежде чем ее «выбрать», грохнулся на диван, чтобы переварить свое «потрясение».

Что дипломат из меня не получится, мне всегда было ясно, а в этот раз я потерпел полный провал. И если я и дальше буду вести себя так, не исключено, что потом, позднее и другие должны будут расплачиваться за мои промахи. Да, вот до чего мы дошли — постоянно ждем наказания за что-то, оцениваем свои слова и поступки только по одному показателю, понравятся они юсам или нет. Мы превратились в каких-то окаянных угодников!

Я перевернул страницу книги и сел, положив ногу на ногу.

А как мы мечтали о братьях по разуму! Мы себя чувствовали одинокими, посылали послания. И вот они «братья», прибыли. И теперь наша самая заветная мечта как-то отделаться от них… Верно, что они все еще не проявили никакой агрессивности. Однако, висят над нашей головой как дамоклов меч, ведь так? И никто из нас не знает, каковы они, эти негуманоиды. И каковы их намерения. Но даже если бы знать, что толку, раз мы бессильны защищаться? Только дрожим — нас трясет от юсофобии. Она грызет наши сердца, помутила наш разум. Повсюду. И в детских играх, и любовными ночами, и в улыбках, и в катафалках. Мы вырождаемся. Бледнеют наши лучшие человеческие качества. А в таком случае, зачем юсам быть агрессивными? Если самого их присутствия оказалось достаточно, чтобы толкнуть нас к гибели.