Полет на спине дракона - Олег Широкий

Не то вышло с кераитами. Это простакам казалось, что они разбиты. Темуджин ведёт себя так, будто не в битве улус у Тогрула захватил, а по праву родства унаследовал. Более того, видно, что не хочет, а ДОЛЖЕН он с семьёй разбитого, так глупо погибшего хана породниться.

Иначе... Иначе последует кара? Что ж может быть ещё? Но какая... от кого? Разве Темуджин расскажет?

Накануне сватовства отец вызвал Джучи, оповестил... беспомощно так сказал о необходимости этой свадьбы, не по-хански, почти попросил: «Так надо, сынок». Он редко бывал таким, и Джучи тогда не мог ему отказать.

И вот Никтимиш-фуджин стала его женой. Ни красива она, ни здорова. Мало того, что имя Тогрула само по себе — из-за проклятого «теста» — действовало на Джучи, как на жеребца, узревшего волка, так Никтимиш, как и все кераиты, гневит Небо и молится своему Мессии, чем навлекает на его очаг гнев Тенгри... И онгонам уста не намажет. У неё на всё один ненавистный ответ — «грех».

Он уже думал, что окончательно разошлись его дороги с кераитским семейством — свидетелем позора его матушки... но, видно, не судьба. Ведь если известная всем байка про «тесто» — ложь, о чём многие догадываются, то семья Тогрула знает, что это ложь. И может быть, знает правду.

Темуджин, конечно, мог приказать Джучи не кобениться, стукнуть кулаком, зыркнуть жёлтыми глазами, как он умеет, но он попросил. Тон просьбы был такой, мол, «выручай, принуждать не буду, а откажешься — много мне зла причинишь».

Конечно, Джучи перечить не стал. Да и не было у него душевных сил отцу перечить. Так вторично сплелись их судьбы.

Никтимиш, хоть и слыла нездоровой, но сына Джучи родила очень скоро.

   — Отец, она творит над ним свои дикие заклинания, прыскает водой, кераитское перекрестье над изголовьем повесила.

   — Не препятствуй, сынок. Каждый ищет пути к Небу по своему разумению.

   — Я не понимаю тебя, отец, ведь Орду—тайджи, наследник. Как можно?

Темуджин опустил на плечо Джучи свою ладонь с длинными костлявыми пальцами:

   — Потерпи, сынок. Волчонок становится волком не от вкуса материнского молока. Ты ещё успеешь приучить его к живому мясу, и тогда он обретёт покровительство Мизира. Наши дети не будут рабами креста. Но потерпи.

Джучи понимал, что по каким-то причинам отец не хочет дразнить служителей кераитского Мессии. И то сказать — сколько их... этих новых строптивых подданных. Но почему не сказать прямо, почему не посвятить сына в свои заботы правителя? Спросить бы... Но так страшно услышать роковое: «Ты мне не сын... и не с тобой откровенничать». И казалось Джучи от избытка неслучайных совпадений, что всё это — неспроста.

Как упрямые быки, волочащие по жизни его неразборную юрту-судьбу, повязаны между собою тайны и его рождения, и отцовского исчезновения, и странного возвращения. А теперь и этой свадьбы, с нелюбой, чужой ему родственницей кераитского хана.

Джучи. Великий Курилтай. 1206 год

Привычным усилием — пока ещё можно — Джучи остановил громыхающую конную лаву воспоминаний. До них ли? Ещё немного — и он опоздает на главное торжество, надо спешить. Хан Темуджин (он с некоторых пор с опаской называет его в своих мыслях отцом) затаит обиду, все их враги зашушукаются. Куда, мол, Темуджину управлять всеми народами войлочных юрт, если в своей семье порядок навести не может.

Они, враги, и курилтай затеяли, чтобы твёрдо показать: не хан над курилтаем — курилтай над ханом. Понимает ли это отец? Думал Джучи, что понимает, да сделать ничего не может. Отец... от-е-ц, заговорённое слово снова растревожило рану. Он ли вправе заботиться о благополучии чужого человека. Но ехать на праздник всё-таки надо. Мало ли и без его истерик у отца забот, мало ли врагов, соглядатаев? Отца... о-о-о...

Джучи услышал цокот сзади, оглянулся...

Нагнавшая его девушка меньше всего была похожа на врага. Но на кого-то всё-таки... Ну, конечно, — на его мать.

Одета богато, яркая, но и что с того? Сегодня порой и не разберёшь... госпожа перед тобой или простолюдинка... Все на праздник в нарядах, а после усмирения найманов и простые харачу нахватали вволю тангутских и китайских халатов. Кое-что облик незнакомки позволяет определить: девушка без шпиля бахтага[53] над головой, значит — незамужняя.

Он развеселился. В таком обществе куда приятнее скакать на это тяжёлое торжество, чем с надоевшими братьями — хорошо, что он вовремя от них избавился.

   — Я шаман, красавица, угадаю, каков твой род, — игриво окликнул девушку Джучи и подбоченился.

   — Я не шаманка, нойон, но скажу, что в тебе больше от меркитов, чем от шаманов.

И попутчица рассыпала мелкий жемчуг беззаботного смеха.

«Меркитов...» Без замаха в печень угодила. «Неужели так похож, что всем и без сплетен всё видно...» Вот тебе и развеялся.

   — Так... похож? — Изнутри поднималась чёрная муть.

   — Ты? — беззаботно щебетала девушка. Она ехала слегка сзади и не заметила, как улетучилась в нижний мир вся его удаль. — Да нет, разве что чёрный. Я не про то. Наверное, ты гнал Тайр-Усуна вместе с сотнями Ная? Меч у тебя меркитский, из тех, которые выменяли их битые удальцы у последнего каравана «белоголовых». Мой эцегэ из той погони такой же привёз. Больше к ним не ходят караваны, к бедным меркитам.

   — Жалеешь врагов? — облегчённо выдохнул Джучи.

   — Всех жалею, разве плохо?

   — Жалость к врагам — удел беспечных, разве не знаешь?

   — Ты говоришь не с воином, разве не знаешь? — поддразнила попутчица. — Кстати, ты пробовал угадать, откуда я родом. Ну-ка, похвастайся.

   — И сомнений никаких: ты — хунгиратка.

   — И вправду, шаман, — опять засмеялась девушка, — или гостил в нашем курене?

   — Ну и... гостил, не в том дело... Моя мать — из хунгиратов.

   — С тех пор как хан Темуджин собрал в походную рукавицу все окрестные юрты, наши девушки в большой цене. Только и слышны хвастливые разговоры. Мол, ханская хатун[54] Бортэ родом из хунгиратов. А значит — бойтесь мангусы. Не иначе Всевидящая Этуген[55] рожи им за это разгладит, ума в тороки насыплет, — девушка состроила гримаску, — а раньше — моя бабушка помнит — привезли на сватовство забитого мальчика, всё плакал... собаку увидит — в слёзы, что скажешь не так — в слёзы. Никто с ним играть не хотел, смеялись.

Она была очаровательна в этом обличительном азарте. Её несло, как газель на солончак.

   — А после — прискакал на свадьбу голодранцем, без приданого. Сидел, зыркал обиженно. Величаются, видите ли, перед ним, подарками своими оскорбляют. Дей-Сечен ему и дочь-то отдал — слово нарушить боялся. А потом... Другие сами жён в меха наряжают, а наш удалой жених сорвал с невесты последнюю соболью доху и кинул под ноги хану Тогрулу — смотри, мол, не нищий я. С той дохи, с невесты снятой, и пошло его величие. Теперь не вспоминают. Всё нам «воля Неба», а вот — доха?

   — Много ты понимаешь, доха — и есть знак Небес.

Такого Джучи никогда про отца не рассказывали.

Оттого, что божественный образ эцегэ обрёл земные очертания, полегчало. Цепкая мнительность, однако, сразу выхватила эпизоды из раннего детства. Вспомнилось, как Темуджин особо к нему благоволил, когда Джучи от страха перед ним кидался в истерику. «Себя узнавал, — как будто и с высоты седла неожиданно подумал незадачливый сын, — решил небось, если истеричка — значит, всё в порядке, своя кровь». Но резануло: «Так он САМ НЕ ЗНАЛ, он — сомневался». Встрепенулась заветная НАДЕЖДА.

   — А ты не больно-то разговорчив, — устала от его молчания девушка.

   — Ты же — слишком разговорчива. Не боишься, что за такие разговоры жало с головой оторвут?

Но она не обиделась.

   — Не там осторожность, где молчат. Осторожность — людей различать. Ты — не донесёшь, а донесёшь, так и что с того? Будет твой хан у сплетниц жала вырывать — станут немыми кочевья, как коровьи стада.

   — Знаешь меня, всезнающая? — Задираться с ней было приятно, и вообще он неожиданно ощутил странное чувство тёплого очага после бурана. — Расскажи, что ещё говорят в куренях хунгиратов про нашего хана?

   — Не скажу, — капризно бросила она.

   — Что так?

   — Язык поберегу, ещё отрежешь по дороге. Чем буду нашему благодетелю приветствия кричать...

   — Как же тебя зовут, безъязыкая красавица?

   — Уке, языкастый соглядатай. Поспешим, торжество вот-вот начнётся.

Обширные нутуги-кочевья вокруг «Золотого Онона», такого ещё не видали никогда. На Великий Курилтай отовсюду стекались бывшие враги, закалённые в боях друг с другом. Как разноцветные осенние леса, одарённые способностью стронуться с места, ползли сплочённые долгим товариществом тумены и отдельные тысячи, а за ними неисчислимые кибитки, повозки, неразборные юрты.