Сердце помнит - Иван Стаднюк

Кудрин смотрел в скорбные глаза старика и думал: «Или ты действительно человек чистой души, или я ничего не смыслю в людях…»

— Теперь, — заключил, опустив голову, Иоганн Бергер, — я буду считать, что выполнил свой долг, что хоть частично искупил свою вину… Ведь это я породил и вырастил такого негодяя…

Последние слова старик произнес свистящим шепотом, как человек, которого одолел приступ тяжелой одышки.

Старый полиграфист Иоганн Бергер сказал правду. Курт Бергер поздним вечером подкатил на машине к дому отца, где и был задержан.

Но эсэсовец не собирался так легко сдаваться. В комнате, куда его привезли после ареста, он, изображая негодование, обратился к генералу Рябову:

— Это произвол! Я американский подданный. Вы не имеете права. Вот мои документы. Смотрите!

Действительно, при Курте Бергере был американский паспорт на имя Вильяма Хатчинса.

— Я требую немедленно поставить в известность о моем задержании генерала Каллагэна. Я его подчиненный.

— Звоните, — разрешил генерал Рябов, указывая на телефон и прикрывая листом бумаги лежавшую перед ним фотографию Бергера в форме эсэсовца.

Бергер стремительно бросился к аппарату.

Павел Кудрин сидел в дальнем углу комнаты, безмолвно наблюдая за происходящим. Лицо его было суровым, сосредоточенным, руками он крепко сжал подлокотники кресла.

Через несколько минут после того, как Бергер переговорил с генералом Каллагэном, зазвонил телефон.

Генерал Рябов взял трубку, послушал и коротко ответил:

— Проводите их сюда.

Открылась дверь, и в комнату вошел грузный человек с рыхлым выхоленным лицом, в форменном костюме цвета желтой глины. Бритые щеки его отливали синеватым глянцем, на одной виднелся след глубокого ранения. Это был генерал Каллагэн. Его сопровождали три офицера в таких же костюмах, с пестрыми орденскими планками на груди. Во всем их виде чувствовались настороженность и любопытство.

Американцы, переступив порог, галантно раскланялись, Каллагэн чинно направился в глубину комнаты, к столу генерала Рябова, американские офицеры столь же чинно двинулись за своим шефом. Последним шел офицер, при виде которого у младшего лейтенанта Кудрина точно дыхание перехватило. Он тотчас же узнал это маленькое, круглое лицо с обвисшими щеками, черными треугольничками бровей, широконоздрым прямым носом. Сомнений не было: в кабинет генерала Рябова вошел майор Мэлби — тот самый американец, который убил своего офицера-летчика, толкал Шестова и Кудрина на предательство, когда попали они в фашистский плен.

Как только Каллагэн поравнялся с Куртом Бергером, тот вскочил и угодливо склонил голову:

— Какое-то недоразумение, господин генерал.

— Не волнуйтесь, Вильям, — по-английски оборвал его Каллагэн. — Мы с русскими коллегами всегда найдем общий язык.

Андрей Петрович, поднявшийся было из-за стола навстречу американскому генералу, вдруг снова сел. Кудрин, пораженный неожиданной встречей, не заметил, как нахмурились седые брови Рябова, еще плотнее сомкнулись его губы, резче обозначились скулы. Генерал Рябов в упор глядел на Каллагэна. Он видел длинный, тонкий, чуть горбатый нос американца, несколько выдававшуюся вперед нижнюю губу, сообщавшую лицу Каллагэна нечто лошадиное. Но прежде всего ему бросился в глаза сине-багровый шрам, напоминавший след куриной лапы. «Куриная лапа» хищно зажала в когтях левую щеку Каллагэна, сморщила ее, обезобразила.

— С кем имею честь? — обратился Каллагэн через переводчика к генералу Рябову. В сдержанном тоне американца чувствовалась обида на холодный прием.

Андрей Петрович, глядя прямо в лицо американскому генералу, глухо сказал:

— Я уже имел «счастье» с вами познакомиться.

— О, да? — осклабился Каллагэн. — Напомните, пожалуйста, и извините: у меня, как говорят, короткая память.

— Напомню. У нас, русских, память хорошая, — твердо, без улыбки ответил Рябов.

Он явственно увидел сейчас далекие дни своей молодости и во всех деталях воскресил в памяти страшную трагедию, разыгравшуюся двадцать семь лет назад на Севере, близ затерянного в придвинских лесах села.

7. ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛА РЯБОВА

Над Синими Озерками ярко светило утреннее солнце. Из-за купола рубленой, почерневшей от времени и поросшей мохом деревенской церквушки, приютившейся на высоком берегу Емцы, выплескивался разноголосый колокольный перезвон и торжественно плыл над крышами домов, над речкой и терялся где-то за околицей, в чащобе казенного леса. По широкой, заросшей подорожником и спорышем улице, вдоль жердевых изгородей парами и в одиночку шли в церковь празднично одетые люди.

Не радовался празднику, может быть, только один Андрюша Рябов. Не любил он ходить в церковь, где нужно терпеть насмешливые взгляды хлопцев сынков деревенских богачей, наряженных в добротные юфтевые сапоги, суконные брюки с напуском и в сатиновые рубахи под цветной пояс из крученого шелка. И хотя не один Андрей среди молодежи был бедно одет, не один он носил лапти, домотканые штаны, крашенные соком бузиновых ягод, и белую домотканую рубаху, перехваченную узеньким ремешком из сыромятной кожи, но именно его замечали расфранченные парни и кололи при случае обидной насмешкой.

Знал Андрей причину неприязни к себе богатеев. Не могли они смириться с тем, что на него, «лапотника», засматриваются деревенские девчата, ловят взгляды его быстрых глаз.

Девятнадцатилетний Андрюша Рябов был статен и красив собой. Его большие карие глаза под густыми черными бровями всегда светились задумчивостью, а чистое круглое лицо с небольшим прямым носом и тонко очерченными, словно у девушки, валиками губ, над которыми чернел пушок, дышало молодостью, силой, лесной свежестью.

Не тянуло Андрея в церковь: безнаказанны оставались там презрительные улыбки и едкий шепоток чубатых хлопцев в сатиновых рубахах. Церковь не улица, в ней драку не затеешь, кулакам воли не дашь. И Андрей, вместо того чтобы идти на заутреню, тайком от своего опекуна дядьки Власа пробирался огородами к лесу. За сыромятным ремнем, подпоясывавшим его домотканую рубаху, торчал небольшой плотницкий топорик. Андрея тянуло побродить в лесной глухомани, и заодно намеревался он втихомолку срубить в казенном лесу длинную жердину для колодца. Об этой жерди не раз говаривал ворчливый дядька Влас.

…Лес встретил Андрея прохладой и птичьим гомоном. Еще не опала роса, и кусты подлеска на опушке серебрились тысячами искр.

Андрей остановился, оглянулся на деревню, на приумолкшую церковь, потом понаблюдал, как на молоденькой березке вертлявая малиновка клювом ловко сняла с веточки висящую каплю росы, улыбнулся и решительно шагнул в тень леса. Тропинка юлила сквозь березовый молодняк, потом через нечищеный сосновый лес вывела на просеку. Андрей шел по просеке, углубившись в свои мысли, ничего вокруг не замечая.

Вдруг его слуха коснулась песня — тихая, как далекое эхо, плавная, точно полет паутины в безветренную погоду. Песня доносилась откуда-то со стороны старой, запущенной вырубки, куда вела просека.

Андрей невольно ускорил шаги, напряг слух и устремил вперед свой восхищенный взгляд. Никогда он еще не слышал такой славной песни, такого свободного, свежего голоса, заставлявшего сладко трепетать каждую струнку в груди… По голосу нетрудно было догадаться, что пела девушка.

«Кто она?» — недоумевал Андрей. Он знал, что в этот ранний час воскресного дня все деревенские девчата в церкви.

Вот виднеется уже старая вырубка. Буйным, густым молодняком обступила она просеку. Голос совсем рядом. И что это за голос!.. Андрей явственно различал, как песня то с грустью вздыхала, то, в надежде на какое-то свое счастье, радостно взмывала и расплескивалась счастливым щебетом. Казалось, чья-то душа — чистая как слеза — человеческим голосом, легким, точно предутренний туман, говорила о своей судьбе…

Сердце Андрея замирало. Словно на крыльях, несся он вдоль просеки, так хотелось ему увидеть, кому принадлежал этот дивный, как несбыточная мечта, голос…

Дрогнула ветка орешника, и Андрей увидел девушку. Она стояла среди густого дикого малинника и в лукошко собирала ягоды. Наполовину скрытая зарослями низкорослой лесной малины, не замечая Андрея, девушка продолжала петь. Он видел освещенное косым лучом солнца ее чуть-чуть продолговатое румяное лицо, задумчивый взгляд больших глаз, маленькие красные, как ягоды малины, губы. Две тугих светло-русых косы спадали на ее плечи. Из-под синего сатина сарафана виднелась белая вышитая сорочка…

Андрей стоял, не отрывая глаз от этой лесной русалки. Он был поражен. Ведь перед ним Варя — дочь лесника Порфирия Дегтяря! Совсем недавно, год-два назад, видел он ее босоногой девчонкой… Как выросла!.. И откуда такая красота взялась?