Ночь Томаса - Дин Кунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это не сон.
Я посмотрел на ладонь моей руки, прикоснувшись к которой она вызвала тот самый кошмар.
Когда перевел взгляд на Аннамарию, темные глаза стали на века старше лица, но остались мягкими и добрыми.
— Что должно произойти? Когда? Где?.. Здесь, в Магик-Бич? И какова твоя роль?
— Не мне говорить об этом.
— Почему?
— Всему свое время.
— И что это означает?
Ее улыбка напомнила мне об улыбке кого-то еще, но я не мог вспомнить, кого именно.
— Это означает — всё в свое время.
Возможно, потому, что речь шла о времени, я посмотрел на настенные часы на кухне. Сравнил время, которое они показывали, с моими наручными. На моих оставалась одна минута до семи часов вечера. На кухонных — одна минута до полуночи. Ошибка составляла пять часов.
Потом я понял, что стрелка, отсчитывающая секунды, застыла на двенадцати. Настенные часы остановились.
— Твои часы не работают.
— Все зависит от того, чего ты хочешь от часов.
— Узнавать время, — ответил я.
Когда вновь посмотрел на Аннамарию, увидел, что она сняла серебряную цепочку с шеи и протягивает мне, с подвешенным на ней колокольчиком.
— Ты умрешь ради меня? — спросила она.
— Да, — без запинки ответил я и взял предложенный колокольчик.
Глава 14
Мы продолжили обед, словно в только что состоявшемся разговоре и сопутствующих ему событиях не было ничего необычного.
Если на то пошло, люди обычно не спрашивали меня, умру ли я ради них. И я не привык отвечать на этот вопрос положительно, да еще и без малейших раздумий.
Я бы умер ради Сторми Ллевеллин, и она умерла бы ради меня, и ни одному из нас не было необходимости задавать вопрос, который задала мне Аннамария. Сторми и я понимали, на уровне более глубинном, чем мозг и сердце, на уровне крови и кости, что друг для друга мы готовы на все.
И хотя я отдал бы жизнь ради моей ушедшей девушки, судьба не позволила мне такой сделки.
С того разорванного пулями дня, когда она умерла, я живу жизнью, которая мне не нужна.
Поймите меня правильно, я не ищу смерти. Я люблю жизнь, и я люблю этот мир за удивительную красоту, которая открывается в каждой малой его части.
Никто не может любить весь мир, он слишком велик, чтобы любить его целиком. Любовь ко всему миру в целом — притворство или опасное заблуждение. Любить весь мир — все равно что любить идею любви, а вот это опасно, потому что, ощущая себя способным на столь великую любовь, ты освобождаешь себя от проблем и обязанностей, которые неотделимы от любви к конкретным людям, к конкретному месту, скажем, родному дому.
Я люблю мир на том уровне, который допускает истинную любовь (можно любить городок, район, улицу)… и я люблю жизнь, красоту этого мира и этой жизни. Но я не люблю их безмерно, я испытываю от них тот же восторг, что и архитектор, который стоит на пороге приемной великолепного дворца, потрясен увиденным, но знает, что дальше его ждут еще более великолепные залы.
С того дня смерти в Пико Мундо, семнадцатью месяцами раньше, моя жизнь больше не принадлежала мне. По причине, которую я не могу понять, тогда меня оставили в живых. И я знал, что придет день, когда я отдам жизнь за правое дело.
«Ты умрешь ради меня?»
«Да».
Услышав судьбоносный вопрос, я мгновенно почувствовал, что ждал его с того самого дня, как погибла Сторми, вот ответ и сорвался с моего языка, чуть ли не до того, как Аннамария задала этот вопрос.
И пусть я не спрашивал, за что мне предстоит умереть, меня, разумеется, интересовало, что замыслили эти плохиши с пирса, каким образом Аннамария узнала об их планах и почему ей потребовалась моя защита.
С серебряной цепочкой на шее и серебряным колокольчиком у ключицы, я спросил:
— Где твой муж?
— Я не замужем.
Я ждал продолжения.
Вилкой она держала инжир. Ножом разрезала его.
— Где ты работаешь? — спросил я.
Она положила нож.
— Я не работаю, — похлопала себя по животу и улыбнулась. — Я рожаю.
Я оглядел комнату.
— Как я понимаю, арендная плата невелика.
— Невелика, — кивнула она. — За жилье я не плачу.
— Хозяева дома — твои родственники?
— Нет. До меня здесь два года жила семья из трех человек, тоже бесплатно, пока они не скопили достаточно денег. Потом переехали.
— Значит, хозяева дома просто… хорошие люди?
— Тебя не должно это удивлять.
— Возможно.
— За свою недолгую жизнь ты встретил много хороших людей.
Я подумал об Оззи Буне, чифе Портере и его жене Карле, Терри Стэмпбау, всех моих друзьях в Пико Мундо, монахах аббатства Святого Варфоломея, сестре Анжеле и монахинях, которые содержали приют и работали в школе для детей, требующих особой заботы.
— Даже в этом грубом и циничном веке, — продолжила она, — ты не стал ни грубым, ни циничным.
— При всем уважении к тебе, Аннамария, в действительности ты меня не знаешь.
— Я знаю тебя очень хорошо, — не согласилась она.
— Откуда?
— Прояви терпение, и ты все поймешь.
— Все в свое время, так?
— Совершенно верно.
— Я почему-то думаю, что это время пришло.
— Но ты ошибаешься.
— Как я могу помочь тебе, если не знаю, в какую ты попала передрягу?
— Я не попала в передрягу.
— Хорошо, пусть будет в жернова, в беду.
Закончив еду, она промокнула губы бумажной салфеткой.
— Никакой беды, — в нежном голосе звенели нотки смеха.
— Тогда как ты это называешь?
— Обычная жизнь.
— Обычная жизнь?
— Именно. То, что лежит впереди, — всего лишь обычная жизнь, а не чрезвычайная ситуация, из которой меня нужно вызволять.
Из вазы она достала один из громадных цветков и положила перед собой на сложенную салфетку.
— Тогда почему ты задала мне этот вопрос, почему отдала медальон, зачем я вообще тебе понадобился?
— Чтобы не позволить им убить меня, — ответила она.
— Вот это я уже понимаю. И мне представляется, что ты все-таки в беде.
Она оторвала толстый белый лепесток и положила на стол.
— Кто хочет тебя убить? — спросил я.
— Эти люди с пирса, — ответила она, оторвала второй лепесток. — И другие.
— Как много других?
— Им несть числа.
— Несть числа… То есть их не сосчитать… как песчинки на океанских берегах?
— Число песчинок — бесконечность. Тех, кто хочет меня убить, сосчитать можно, но их так много, что конкретное число значения не имеет.
— Ну, не знаю… думаю, для меня имеет.
— В этом ты не прав, — спокойно заверила она меня.
И продолжала обрывать цветок. Уже половина лепестков горкой лежала на столе.
Уверенность Аннамарии в себе и манера поведения не изменились и после ее слов о том, что за нею идет охота.
Какое-то время я ждал, что наши взгляды вновь встретятся, но она занималась цветком.
— Эти люди на пирсе… кто они? — не выдержав, спросил я.
— Я не знаю их имен.
— Почему они хотят тебя убить?
— Они еще не знают, что хотят убить меня.
Ее ответ я не понял, поэтому задал новый вопрос:
— А когда они узнают, что хотят тебя убить?
— Скоро.
— Понимаю, — солгал я.
— Ты поймешь, — поправила она меня.
Неоднородности в фитиле приводили к тому, что пламя вспыхивало, трепетало, пригасало. Соответственно, сжимались, дрожали, расширялись тени.
— И когда эти люди наконец-то поймут, что хотят тебя убить, по какой причине они захотят это сделать?
— Не по истинной причине.
— Ладно. Хорошо. И какой будет неистинная причина?
— Они подумают, будто я знаю, какой ужас они собираются учинить.
— Ты знаешь, какой ужас они собираются учинить?
— Только в самых общих чертах.
— Почему бы не поделиться со мной этими общими чертами?
— Много смертей, — ответила она. — Большие разрушения.
— Пугающие черты. И очень общие.
— Мои знания ограниченны. Я всего лишь человек, как и ты.
— Это означает… что ты обладаешь сверхъестественными способностями?
— Не сверхъестественными. Это означает, что я — человек, не всемогущее божество.
Она оборвала с цветка все лепестки, оставив только мясистое зеленое цветоложе.
Я предпринял еще одну попытку почерпнуть из нашего неудобоваримого разговора что-то полезное.
— Когда ты говоришь, что они захотят убить тебя не по истинной причине, означает ли это, что есть настоящая причина, по которой они должны хотеть тебя убить?
— Не настоящая, — вновь поправила она меня, — но, с их точки зрения, более веская.
— И что это за причина?
Вот тут она встретилась со мной взглядом.
— Что я сделала с этим цветком, странный ты мой?
Сторми и только Сторми иногда называла меня «странный ты мой».