Имя потерпевшего – Никто - Александра Маринина

Да, под профессора Чистякова, академика нескольких иностранных академий, возглавляющего собственную научную школу и широко известного за рубежом, деньги дадут. Настя это понимала. Поэтому просила только об одном: чтобы Леша не заставлял ее ходить на эти мероприятия вместе с ним. Шум, толпа, духота в сочетании с узкими туфлями и нарядным платьем делали для нее такое времяпрепровождение невыносимым. И потом, ей было откровенно скучно.

– Все, профессор, принимай свою супругу по описи, две руки, две ноги, три головы и одна большая сумка. Я побежал, – заявил Стасов, пожал руку Алексею, чмокнул Настю в нос и умчался.

Настя уселась на кухне и стала терпеливо ждать, пока закипит чайник. Алексей в комнате снимал свой парадный наряд. Она подумала, что раз он был на приеме, то, наверное, ужина нет, напрасно она мечтала о горячей вкусной еде. Придется перебиться чем-нибудь быстрым и холодным. Она стала прикидывать, с чем бы сделать бутерброд, и не смогла вспомнить, остался ли у них сыр или ветчина или они вчера еще все съели. О том, чтобы встать со стула, подойти к холодильнику и заглянуть в него, речь, разумеется, просто не шла.

– Леш, – крикнула она, – а у нас чего есть на хлебушек положить?

– Зачем тебе?

– Кушать очень хочется. Бутерброд к чаю сделаю.

Леша заглянул на кухню и озабоченно посмотрел на жену.

– А что, отбивные с цветной капустой не будешь? Ты же их всегда любила.

– Разве у нас есть?

Чистяков молча прошел к холодильнику, достал кастрюлю и сковороду и с грохотом поставил их на плиту.

– Твоя лень переходит всякие разумные пределы, – сердито сказал он. – Ладно, ты ленишься готовить и разогревать, но хотя бы посмотреть в холодильник ты можешь?

– Извини, солнышко, – пробормотала Настя пристыженно, – я была уверена, что ты из-за банкета ничего не готовил, у тебя времени, наверное, не было.

– А ты, наверное, если бы пришла домой раньше меня, так и сидела бы на стуле и мечтала о кренделях небесных, пытаясь вспомнить, что у нас есть такого, из чего можно приготовить банальный бутерброд. Аська, я не понимаю, как я это терплю столько лет.

– Ну я же сказала: извини. Между прочим, у Стасова большая жизненная радость. – Она попыталась увести разговор в сторону от собственных недостатков.

– Какая? – живо заинтересовался Леша.

Он стоял возле плиты в майке и плавках и укладывал на сковороду отваренную цветную капусту и отбивные. Вид у него был забавный – высоченный, худой, сутулый, со всклокоченными рыжими волосами, Чистяков был в эту минуту страшно похож на персонажа из какого-то мультсериала, только Настя не могла вспомнить какого.

– Татьяна согласилась переехать в Москву.

– Да?

Леша оторвался от сковородки и бросил на жену непонимающий взгляд.

– И в чем радость?

– Да ты что, Лешик, – возмутилась Настя, – Танюшка же его любимая жена. Как это «в чем радость»? В том, что она переедет в Москву и будет жить с ним вместе.

– А что же она раньше не переезжала? Они ведь, если память мне не изменяет, женаты уже больше года.

– Не хотела. А Стасов ее все время уговаривал и наконец уговорил. Ты что, Леш? Ты чем недоволен? Что тебе не нравится?

– Мне не нравится твой энтузиазм. Татьяна всю жизнь жила и работала в Питере, там ее отец, родственники, друзья, коллеги. И совершенно понятно, почему она не хотела переезжать. С какой стати она должна все это бросать ради Стасова? Она что, решила принципиально сменить стиль жизни и род занятий?

– Кажется, нет. Стасов сказал, что она переводится в следственный комитет на такую же должность.

– Значит, она добровольно решила поставить крест на своей карьере. Она не сможет сразу стать в Москве хорошим следователем, здесь для нее все чужое, чужие люди вокруг, чужие интриги, в которые она начнет все время вляпываться и тратить время и нервы на то, чтобы из них вылезти. Профессионально она сразу спустится на несколько ступенек вниз, и еще неизвестно, через сколько лет ей удастся все это наверстать. И ради чего? Ради Стасова? Асенька, я прекрасно отношусь к нему, но я не поощряю мужчин, которые пытаются навязать своим женам собственное представление о том, как нужно жить и организовывать быт. Поэтому при всей моей любви к нашему другу Стасову я считаю, что он поступает неправильно, заставляя Таню переезжать. Разве ей плохо в Питере? И разве ей будет лучше здесь, где она никого не знает? Если уж он так страдает без нее и хочет видеть ее каждый день, пусть собирает вещички и уматывает на берега Невы. Если он не может без нее жить, то пусть он и испытывает неудобства, связанные с отрывом от дочери, матери, друзей, привычного жилья и интересной работы. Он, а не она, понимаешь? Нельзя решать собственные проблемы за счет других людей.

Настя удрученно молчала. Леша прав и не прав одновременно. Интересно, как бы ей понравилось, если бы он попытался заставить ее переехать к нему в Жуковский и оттуда мотаться на Петровку каждый день. Если бы он начал устраивать ей сцены из-за отсутствия детей или из-за того, что она не занимается домашним хозяйством. Нет, ей бы это категорически не понравилось, но Леша и не стал бы этого делать. Он, как и она сама, приверженец четко сформулированного принципа: не пытайся менять людей и делать их такими, какими они тебе понравятся; либо принимай их такими, какие они есть, и люби такими, либо не люби их совсем, тебя никто не заставляет. Любить человека или не любить – это твоя проблема и твой выбор, и не пытайся облегчить его за счет другого.

Настя с такой постановкой вопроса была полностью согласна. Но в то же время это правило, существовавшее для нее самой и ее мужа, вовсе не было обязательным для Стасова и Татьяны. Они – другие, у них другие внутренние правила и принципы. Стасов считает возможным настаивать на том, чтобы Татьяна переехала. Лешка никогда бы этого не сделал, но он – Чистяков. А Стасов – это Стасов. И нельзя требовать от него, чтобы все его поступки отвечали твоим личным стандартам.

– Не злись, Леша, – примирительно сказала Настя. – Может быть, ты и осуждаешь Владика, но он так искренне радуется, что просто нельзя не радоваться вместе с ним. И надень на себя что-нибудь, пожалуйста, ты замерзнешь.

Алексей, однако, ничуть не злился.

Убийство Елены Шкарбуль и ее мужа по всем статьям тянуло на корыстное, совершенное с целью ограбления. Приехавшая на место преступления бригада обнаружила в квартире полный беспорядок. Вещи разбросаны, валяются на полу, дверцы шкафов открыты, встроенный в стену сейф тоже открыт. Беда была, однако, в том, что никто не мог сказать, какие ценности похищены.

Главным источником информации был, конечно же, сын Елены Шкарбуль Виталий.

– Я не знаю, что хранилось в сейфе, – говорил он. – Отец не разрешал мне туда заглядывать. И вообще, сейф был в родительской спальне.

– Ну хорошо, вы не знали точно, что именно там лежит, но, может быть, у вас есть предположения? Что там хранилось? Деньги? Ценности? Ювелирные изделия?

Следователь Гмыря был терпелив и никуда не торопился. Он, в отличие от многих своих коллег, не любил, когда у него подследственные сидели под арестом месяцами, и в этих случаях обычно спешил закончить дело. Но коль никто не арестован и даже реальных подозреваемых нет, то можно колесницу не гнать.

– Честное слово, я не знаю. Но я не думаю, что там были деньги. Мама с папой всегда очень боялись пожара или кражи и, сколько я себя помню, деньги держали в сбербанке.

Это было похоже на правду. При обыске обнаружили сберкнижки на разные виды вкладов, общая сумма получалась солидной.

– А украшения из драгоценных металлов? Могли они лежать в сейфе?

– Не знаю. Какие украшения? Все, что у мамы было, она носила. Она очень любила надевать золотые вещи. Никаких других украшений я у нее не видел.

То, что «мама носила», лежало, по словам Виталия, на туалетном столике в спальне, в специальной красивой шкатулочке. Все это исчезло и было со слов того же Виталия тщательно перечислено в протоколе. Кроме того, были опрошены знакомые семьи, бывавшие в доме у Шкарбулей, и в опись похищенных украшений Елены были внесены уточнения и дополнения. Разумеется, трудно ожидать от двадцатичетырехлетнего молодого человека, что он точно вспомнит, сколько лепестков было на цветке-кулоне или сколько камней в перстне и какой модели была толстая цепь, которую Елена носила на шее, Картье или Шанель.

Самым «легким» подозреваемым, конечно, с самого начала был Виталий Шкарбуль. Надоело жить под родительским надзором, надо их убить и жить одному (или с кем захочется) в просторной четырехкомнатной квартире и тратить мамины-папины денежки. Такие случаи в практике попадались, но нечасто. Однако почти сразу эту версию пришлось подвергнуть сомнению. Во-первых, Виталию и без того ни в чем отказа не было, Елена и Юрий давали ему столько денег, сколько он попросит. Во-вторых, опрос друзей самого Виталия подтвердил, что если он и просил у родителей деньги, то немного и далеко не каждую неделю. Он был вполне благополучным молодым человеком, закончил академию экономики и финансов и работал в одном из московских банков. Звезд с неба не хватает, но дисциплинированный, спокойный, с хорошими перспективами в плане карьеры, если будет постоянно повышать квалификацию. У него не было замашек, свойственных некоторым «новым русским», и он вовсе не стремился к тому, чтобы рубашки, которые он носит, были непременно за 100 долларов и от Диора. Он, конечно, как и все молодые люди его возраста, хотел ездить на «Феррари», но пока что катался на «Жигулях» седьмой модели и был вполне доволен, оставив «Феррари» на будущее, как некую мечту, к которой надо стремиться. Если ему нужно было куда-то позвонить, когда он ехал в машине, он выходил и звонил из автомата, даже не заикаясь отцу, что хочет иметь сотовую связь.