Белые мыши - Николас Блинкоу

Осано бросает еще один взгляд на паутину тесемок, украшающую спину Биби. Он снова дергает за них, мотая Биби туда-сюда, как марионетку. Потом толкает ее в спину, препоручая мне.

И говорит:

— Все, я спекся. Как я на твой взгляд?

Я трясу головой: «На мой взгляд?» Мне непонятно, почему он переводит разговор с Биби на себя.

— Мне сейчас кланяться выходить, болван. Как я выгляжу? Заметно, что я спекся?

Он человек средних лет, не так чтобы в форме. Мог бы выглядеть и получше. С другой стороны, Александр Маккуин выходит на поклоны в старых джинсах, сползающих с его пивного брюшка.

Я оглядываю Осано, одновременно копошась в спине Биби.

— Костюм у тебя никудышный. Как будто ты в нем и спал. Другой есть?

— В отеле. Только эта шалава, Луиза, облевала его в Нью-Йорке.

Я едва-едва начал разбираться в шнуровке. И теперь чуть не выпускаю ее из рук. Осано до того погружен в собственные переживания, что даже не заметил, как обидел меня. Но тут он извиняется — или вроде того.

— А, ну да, твоя сестра. Ее стошнило. А у меня не было времени почистить костюм.

Я принимаю извинения Осано. Я все еще панически боюсь испортить шоу. Биби наконец зашнурована. Осталось найти костюм для Осано.

— Я видел, Фрэд пришел с чехлом для костюма. Наверное, собирался переодеться к приему.

— Фрэд, чтоб его… — Осано на мгновение задумывается. — Ладно. Спроси у него.

Фрэда поблизости не видно. Я прочесываю все помещение, заглядываю на кухню. Охранники еще там, стоят полукругом между холодильниками и лифтом. Из середины полукруга выделяется Фрэд, идет в мою сторону.

— В чем дело?

— Осано нужно выйти на поклоны. Я подумал, нельзя ли позаимствовать для него твой костюм?

Фрэд пожевывает изнутри щеку.

— Как по-твоему, сможешь ты добиться, чтобы он не потел?

— Не думаю.

— Ладно. Костюм в мужской уборной. Ты его сразу заметишь.

Охранники уставились на меня, на пятерых из них одинаковые авиаторские куртки. Я киваю, прохожу рестораном в мужской туалет. Это, должно быть, самое тихое во всем здании место — находится оно в пределах одежной зоны, а кроме меня, Осано и Фрэда, ни один мужчина в показе не занят. И все-таки здесь не совсем пусто — на раковину умывальника присела женщина в вечернем платье. Сидит она сгорбившись, спиной ко мне. Платье на ней кремовое, с лентой, диагонально спускающейся с плеча. Вот она, тога, думаю я. И узнаю Луизу. Она вытирает ватным тампоном пол между своими ступнями.

Что-то в этой сцене не так, но я, не успев сообразить, что к чему, говорю:

— Тебе вроде еще на поклоны выходить.

— Похоже, я на них опоздала.

Она откидывает голову назад, делает несколько глубоких вдохов, рот ее открывается и закрывается в такт дыханию. Шприц, который она прятала в ладони, со стуком катится по меламину раковины.

Не знаю, произношу я что-нибудь или нет. Наверное, произношу, потому что Луиза оборачивается, медленно фокусирует на мне взгляд и говорит:

— Заткнись, Джейми.

Я не хочу даже оставаться с ней рядом. Сдергиваю с крючка костюм Фрэда и выхожу, хлопнув дверью. Осано в сорочке и подштанниках ждет меня у кулисы.

5

Когда Биби сходит с подиума, я уже жду за кулисами с плащом Фрэда, чтобы укутать ее и отвести в отель «Кост». Внизу на площади мы отыскиваем машину отеля, Биби, съежившись, приваливается ко мне на заднем сиденье, я обеими руками обнимаю ее. Мы оба не в той форме, чтобы отправиться после показа на прием, да и рисковать снова столкнуться с Луизой мне не хочется. Впрочем, в четыре утра, — Биби еще спит — я уже сижу в коридоре у номера Луизы, сижу тихо, но через каждые десять минут стучу в дверь.

Так я провожу около двух часов, и наконец из лязгающего лифта появляется, раздвинув под прямым углом локти, чтобы защититься от автоматически закрывающихся дверей, Осано. Я смотрю, как он, покачиваясь, приближается ко мне. Голова его свешена, он грозно таращится на ковер, словно виня замысловатый восточный узор в том, что тот лишает его равновесия. Добравшись до моего кресла, он останавливается, поблескивая, словно грузный мираж, в мареве из запахов спиртного и пота. От костюма Фрэда остались, почитай, рожки да ножки.

Осано щурится, пытаясь навести глаза на резкость.

— Это ты, Джейми?

— Да.

— Что такое? Ей опять не по себе?

Мне не хочется рассказывать, почему я тревожусь за сестру.

Осано с силой растирает одну щеку.

— Если она не подходит к двери, значит, наверное, опять перебрала с дозой.

Скорее всего, он просто перепутал — решил, что я сижу у номера Биби. Но как только я заговариваю об этом, он трясет головой.

— Нет. Биби это сегодня, — говорит он. — А Луиза на прошлой неделе, в Нью-Йорке.

Я с трудом поднимаюсь на ноги. Непонятно, почему я не ору на Осано, уж больно он остается спокойным.

— Что?

— Ты не знал? Она едва не загнулась четыре-пять дней назад.

— Где можно получить ключ от ее номера?

— У портье. У меня его нет. Я дизайнер, а не опекун этих девок.

До портье слишком далеко. Я отступаю на шаг и со всей силы бью ногой в замок. Дверь немного подается. От второго удара из нее летят щепки, после третьего я влетаю вовнутрь. Осано следует за мной, молча озирает пустую спальню. Постель убрана. Луиза еще не приходила.

Я стою, отдуваясь. Спустя какое-то время Осано говорит:

— Напрасно ты это сделал. Она, наверное, еще на приеме.

Он прав. Наверное, там.

Осано заглядывает в мини-бар.

— Хотя прием должен бы уже закончиться. Скоро вернется. Открой это, малыш, ладно?

Он протягивает мне бутылку шампанского. Я беру ее. И пока поддеваю ногтем проволочную петельку, пытаясь высвободить ее из-под фольги, он удаляется. В голове у меня ни единой мысли.

Осано кричит из ванной:

— Ну хоть убей: не могу я пить шампанское из стаканчика для полоскания зубов.

В буфете со встроенным мини-баром стоят высокие бокалы. Я беру один для Осано, ставлю на стол, стягиваю с пробки проволочную уздечку. Когда я выкручиваю пробку, Осано уже стоит рядом. Отбирает у меня бутылку, наливает бокал до краев и протягивает мне. Сам он пьет прямо из горлышка.

— На приеме был? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— Я разозлился на Луизу. Не хотел ее видеть.

— Да? То-то ты мне показался расстроенным.

Он делает еще один здоровенный глоток и принимается рыться в косметике, разбросанной по туалетному столику Луизы.

— Кстати, спасибо за костюм. Армани тебя тоже, я думаю, поблагодарит — как только увидит мою фотографию.

Не похоже, чтобы Осано это заботило — костюм-то все еще на нем. Если только он не снимает его в отместку Фрэду. Не могу поверить, что я, после того как застукал Луизу в уборной, все же сумел забрать костюм и отнести его Осано.

Я спрашиваю:

— У тебя все манекенщицы сидят на героине?

Осано понимает, что я его задираю, но не отвечает тем же и даже не пытается обороняться. Он только и говорит:

— Я где-то читал, что они таким образом борются с лишним весом. Слушай, а может, и мне тем же заняться, а? — он похлопывает себя по животу.

— Что произошло с Луизой в Нью-Йорке?

— Ее агентство устроило большой прием. И Луиза решила, что это самое подходящее место для передозировки. Как по-твоему, что это было: зов о помощи или попытка привлечь к себе внимание?

Осано бродит по номеру, лапая все, что попадается по пути: сложенную одежду, оставленную горничной на спинке стула, Луизин фен, лежащий на тумбочке у кровати рядом с записной книжкой в экзотическом переплете. Однако сделав полный круг, он возвращается ко мне. Осано итальянец, так что, возможно, нет ничего странного в том, что, заговаривая, он кладет руку мне на плечо. Но тут он подтягивает меня поближе к себе и заглядывает мне в лицо.

— Думаешь, мне плевать? Думаешь, меня только мои тряпки волнуют?

Не знаю, что ему ответить: именно так я и думаю.

— А известно тебе, что это Фрэд отыскал для нее врача? Ей еще повезло, что мы оказались рядом, — он кивает, подчеркивая сказанное. — Я приехал в Нью-Йорк, чтобы разжиться деньгами. А плюнь я на все и останься дома, что было бы, а?

И он отпускает мое плечо, словно доказав свою правоту. Утрачивая интерес ко мне, как утратил его ко всему, чего касался в комнате. Теперь он, потерев виски, начинает жаловаться:

— Зрение у меня ни к черту. И очки я вечно теряю. Может, носить их на шее, как Лагерфельд?

— Тогда уж и веером обзаведись.

Это я вспомнил виденную пару лет назад в «Вог» фотографию, сделанную Энни Лейбовиц: Карл Лагерфельд беседует после показа мод с Готье. Разговаривая, Лагерфельд прикрывает черным кружевным веером рот, словно боится случайно сболтнуть лишнего. Готье склонился к нему — видимо, Лагерфельд говорит очень тихо. Я в тот раз задумался: о чем он может рассказывать? Действительно он так несдержан на язык или это одно притворство?