Избранные произведения в 2-х томах. Том 1 - Вадим Собко

Все эти разговоры, — а каждый новый слух доходил до управляющих мгновенно, — глубоко взволновали жителей Гротдорфа. Скоро всё население деревушки разделилось на две группы. Принадлежность к тому или другому лагерю определялась отношением к земле. Преобладающее большинство батраков и малоземельных крестьян мечтало о собственном наделе. Зажиточные крестьяне, не говоря уже об управляющих, стремились любой ценой сохранить существующее положение вещей и не допустить раздела землевладений. В Гротдорфе, как и в других деревнях советской зоны оккупации, разгоралась глубокая скрытая борьба.

Эта борьба обострилась ещё больше, когда в деревню возвратился Эрих Лешнер. В боях на Днепре Эриху раздробило левую руку, и её пришлось ампутировать почти по локоть. Лешнер долго пролежал в протезном госпитале и по выходе оттуда на первый взгляд мог показаться здоровым человеком, только левая рука у него всегда была в чёрной перчатке.

Жизнь никогда не баловала Лешнера. Отец его был таким же батраком в имении Зандера, как и сам Эрих. Старый Лешнер служил покойному отцу штурм банфюрера. Оба они уже давно умерли. Теперь сын батрака работал на сына помещика. Ничто не изменилось.

Всю свою жизнь Эрих Лешнер мечтал о собственной земле. Однажды он даже попробовал арендовать три моргена. Когда составляли договор, Генрих Корн охотно согласился вставить пункт о том, что земля переходит в полное владение арендатора, если тот в течение пяти лет выплатит определённую сумму денег. Лешнер подписал договор, и ему казалось, что теперь начинается для него новая жизнь.

Однако уже на второй год от всей этой затеи пришлось отказаться. Доход от земли далеко не покрывал арендной платы. Кроме долга, который пришлось отрабатывать, так ничего и не вышло из попытки Лешнера приобрести землю.

Но мечты о собственном наделе не давали ему покоя. И чем несбыточнее они были, тем чаще Лешнер предавался им.

Он женился на Марте, девушке из такой же бедной семьи, и сам господин Корн был у него на свадьбе посажёным отцом. Управляющий очень любил, когда его батраки женились: это лишало их возможности кочевать с места на место, заставляло больше работать и меньше думать о вещах, о которых думать батракам не полагается.

Но детьми Эрих Лешнер обзавестись не успел. Началась война, и скоро он уже шагал с винтовкой по истоптанным полям. Всё существо его рвалось к мирному труду, а ему только и приходилось теперь что разрушать. Война была ему ненавистна, и он даже не слишком горевал, очнувшись однажды осенним утром в полевом госпитале.

Эрих вернулся к себе в Гротдорф злой и возбуждённый до крайности. Инвалидность, отсутствие пристанища, полнейшая неуверенность в завтрашнем дне — всё это порождало в нём отчаянную решимость от слова перейти к делу, но в чём должно заключаться это дело, Эрих не знал. Посягнуть на собственность господина помещика он, конечно, не осмеливался. Пришлось поступить лесным сторожем в имение штурмбанфюрера Зандера да рассчитывать на помощь жены, которая ходила на подённую работу либо в город, либо к тому же господину Корну.

В ту весну многие помещичьи участки остались незасеянными. Поля не обрабатывались, посевы гибли на глазах. Управляющие не заботились о будущем урожае. С болью в сердце смотрел Лешнер на землю, зараставшую бурьяном и чертополохом.

Однажды вечером в начале июня распространилась весть, взбудоражившая весь Гротдорф. Управляющие созывали крестьян на помещичий двор, чтобы огласить какое-то важное решение. Село заволновалось. Из дома в дом поползли разные слухи. Управляющие собирались говорить о земле, и волнение нарастало с каждым часом.

Перед тем как отправляться на сход, к Эриху Лешне-ру в лесную сторожку зашли его друзья. Всё это были люди пожилые, кряжистые, у каждого на голове зелёная шляпа с коротким петушиным пером, у каждого во рту старая, прокуренная фаянсовая трубка. Ни у кого из них не было собственной земли. Испокон веков все они трудились на зандеровских участках. Они зашли к Лешнеру посоветоваться, но тот и сам ничего не знал. После короткой беседы уговорились пойти на помещичий двор, всё выяснить, а уж тогда принимать решение.

Лешнер шагал по направлению к господской усадьбе, где ему пришлось столько лет проработать, и чувство у него было такое, что его собираются обмануть. Он никак не мог разобраться, из чего возникло это подозрение, однако оно не только не исчезало, а скорее превращалось в уверенность.

Когда Лешнер и его друзья вошли во двор, огороженный высокой кирпичной стеной, там уже толпилось немало народу. Вскоре собрались почти все крестьяне Гротдорфа, и оба управляющих — Швальбе и Корн — вышли на высокое крыльцо, чтобы огласить своё предложение.

С их появлением в толпе воцарилась тишина, крестьяне сняли шляпы. Заметив это, Швальбе удовлетворённо кивнул головой и начал свою речь.

Он говорил о чрезвычайно скорбном времени, которое переживает сейчас немецкий народ, он взывал к справедливости и братской любви. В устах Швальбе эти слова звучали кощунственно, но крестьяне молчали, ожидая более существенного разговора.

К удивлению собравшихся, Швальбе объявил, что оба помещика, побуждаемые любовью к односельчанам, намерены сдать свою землю в аренду на весьма доступных условиях. Земля отдаётся на пять лет, причём почти всю плату можно будет внести после окончания срока. Подобного ещё никогда не слыхали в Гротдорфе. Видно, и вправду господа Фукс и Зандер крепко полюбили своих земляков.

Услышав предложение управляющего, Лешнер окончательно убедился в том, что здесь дело нечисто. Нельзя было и в мыслях допустить, чтобы Зандер, который прежде за несколько пфеннигов мог затаскать крестьянина по судам, добровольно пошёл на такую жертву. А сейчас, пожалуйста, почти задаром отдаёт свою землю на пять лет!

В чём тут хитрость, Лешнер понять не мог. Он спрашивал у товарищей, но и те ничего не понимали. А возле столика, вынесенного на крыльцо, уже вытягивалась очередь — люди охотно подписывали заблаговременно подготовленные управляющими арендные договоры. В бумагах требовалось только проставить фамилию арендатора и обозначить номер делянки.

Очередь быстро продвигалась, а Лешнер всё не мог решиться, брать ему эту землю или нет. Друзья безмолвно стояли вокруг, ожидая его решения.

— А можно спросить? — громко произнёс Лешнер, и высокий худой Гельмут Швальбе, сразу почувствовав опасность, быстро повернул к нему свою крысиную физиономию.

— Слушаю вас, господин Лешнер, — встревоженно ответил он.

— Я хочу знать, почему это господин Зандер стал вдруг таким добрым и отдаёт свою землю почти что даром. В чём тут дело?

— Наглый вопрос! — возмутился другой управляющий, чрезвычайно благообразный и смиренный с виду, Генрих Корн. — Разумеется, только христианские чувства могут побудить на такое деяние. Господин Зандер не допустит, чтобы вы зимой умерли с голоду… А кроме того, он выехал из Германии и не хочет, чтобы его земли пустовали.

— Значит, он прежде всего заботится о себе?

— Это — гнусное подозрение! Это — издевательство и поношение прекраснейших человеческих чувств! Неужели нищий имеет право сомневаться в милосердии дающего?

— Так вот, слушайте! — крикнул оскорблённый Лешнер. — Хоть я и нищий, но землю эту арендовать не буду. Пусть господин штурмбанфюрер Зандер сам её обрабатывает, и пусть ему помогают те, кто позволит обвести себя вокруг пальца.

— Почему обвести, Эрих?

Этот вопрос донёсся из глубины толпы, и Лешнер не знал, что ответить.

— Ты что-нибудь знаешь, Эрих? — допытывался в наступившей тишине тот же голос.

Толпа замерла в ожидании.

— Нас хотят обмануть, — настаивал Лешнер.

— Какие же у вас доказательства? — ехидно спросил Корн, почувствовав неуверенность в тоне противника.

— А я не собираюсь доказывать, — ответил Лешнер и, повернувшись, решительно двинулся через толпу к воротам.

Следом за ним потянулись ещё несколько человек. А когда Лешнер отошёл шагов на двадцать, очередь у столика заволновалась. Подозрительным, насторожённым крестьянам не много нужно было, чтобы усомниться в истинности разглагольствований о милосердии. В самом деле, а не кроется ли за этим предложением какой-то обман? Они отлично изучили своих помещиков и их управляющих, видимо, Эрих Лешнер что-то знает, раз он осмеливается так говорить. Лучше подождать…

Лешнер сам не мог бы объяснить, что заставило его произнести такие смелые слова. Может быть, этим он только навредил себе? Может быть, ему гоже следовало взять участочек? Условия-то исключительно выгодные! На чём основана его уверенность в обмане? Ведь никаких определённых данных у него нет…

Но, обдумывая происшедшее, Эрих всё больше и больше убеждался в своей правоте. Не могли же эта волки, которые всегда драли с него три шкуры, сразу превратиться в ягнят! Нет, здесь что-то таится, они чего-то испугались.