Маленькая Фадетта - Жорж Санд

— Спасибо, Ландри, — серьезно отвѣтила маленькая Фадетта, она выслушала близнеца съ благоговѣйнымъ молчаніемъ, — меня всѣ въ томъ же упрекаютъ, въ чемъ и ты, но они никогда не говорили со мной такъ вѣжливо и правдиво, какъ ты. А теперь присядь ко мнѣ и выслушай мое оправданіе.

— Мѣсто здѣсь не очень пріятное для бесѣды, — отвѣтилъ Ландри. Ему не было охоты долго оставаться съ ней; онъ вѣрилъ, что она накликала бѣду на всѣхъ своихъ довѣрчивыхъ слушателей.

— Тебѣ это мѣсто не нравится, потому что вы богаты и избалованы, — сказала маленькая Фадетта. — Вы предпочитаете сидѣть на мягкомъ дернѣ и выбираете въ своихъ садахъ самыя красивыя и тѣнистыя мѣста. А мы вездѣ любуемся красотой неба и земли; мы мало имѣемъ и не просимъ многаго у Бога, мы преклоняемъ голову на первый попавшійся камень и довольствуемся имъ, терновникъ не колетъ намъ ноги, мы бѣдны и не требовательны. Нѣтъ дурныхъ мѣстъ для людей, любящихъ творенія Божьи, Ландри. Хотя я и не колдунья, но я знаю, къ чему пригодна малѣйшая травка, которую ты топчешь ногами. Я смотрю на нихъ безъ презрѣнія, потому что я знаю ихъ пользу. Говорю тебѣ все это, чтобы ты научился не презирать все то, что намъ кажется негоднымъ и некрасивымъ, черезъ это часто себя можно лишить полезнаго и, здороваго. Знаніе этого необходимо не только для христіанской души, но и для полевыхъ цвѣтовъ, для терновниковъ и для многихъ растеній.

— Не понимаю твоихъ словъ, Фадетта, — отвѣтилъ Ландри, садясь рядомъ съ ней. Съ минуту они молчали; мысли Фадетты витали далеко, а Ландри все продолжалъ слышать ея голосъ, никогда еще онъ не слышалъ такого нѣжнаго и пріятнаго, вся рѣчь ея была послѣдовательна и умна. Мысли Ландри совсѣмъ спутались, онъ ничего не соображалъ.

— Послушай, Ландри, — сказала она ему, — увѣряю тебя, я болѣе достойна сожалѣнія, чѣмъ порицанія. Я никому не дѣлала серьезныхъ непріятностей, а вредила только самой себѣ. Если бы люди были справедливы и умны, они обращали бы вниманіе на мое доброе сердце, а не на некрасивую мою внѣшность и плохую одежду. Я тебѣ разскажу всю мою жизнь съ самаго рожденія. Не стану дурно отзываться о моей бѣдной матери, ее и такъ здѣсь всѣ бранятъ и оскорбляютъ, пользуясь тѣмъ, что ея здѣсь нѣтъ, чтобы оправдаться. Я не могу вступиться за нее, такъ какъ не знаю, въ чемъ заключается ея вина и что побудило ее такъ поступить. Только она меня бросила и я еще горько оплакивала ея отсутствіе, какъ злыя дѣти начали меня попрекать поведеніемъ моей матери. При малѣйшей ссорѣ, они меня стыдили ею, даже за такіе пустяки, которые они спускаютъ другъ другу, а мнѣ ничего не спускали. Другая болѣе благоразумная дѣвушка покорилась бы на моемъ мѣстѣ, не вступалась бы за мать и позволяла бы ее оскорблять, только бы ее оставили въ покоѣ. Ну, а я, видишь-ли, никакъ не могла; это было выше моихъ силъ. Мать для всѣхъ дорога, какая бы она ни была; я всегда ее буду любить, хотя бы никогда не увидѣлась съ нею. Я обижаюсь не за себя, вѣдь я ни въ чемъ не виновата, а за эту бѣдную, милую женщину, когда меня называютъ ребенкомъ маркитанки и потаскушки. Защищать ее я не умѣю и не могу, и вотъ я мщу за нее, говорю всѣмъ правду въ глаза, часто очень заслуженную; я доказываю, что многіе сами не безъ грѣха и не могутъ кидать камнемъ въ падшую женщину. Отъ этого меня зовутъ дерзкой и любопытной, говорятъ, что я подслушиваю, а потомъ разсказываю чужія тайны. Правда, Господь Богъ создалъ меня любопытной и меня интересуетъ все скрытое. Но я не старалась бы вредить другимъ, если бы со мной были добры и человѣчны. Я бы удовольствовалась бабушкиными секретами — она меня учитъ лечить больныхъ. Меня бы заняли и развлекли цвѣты, травы, камни, мухи, а людей я бы не трогала. Я никогда не скучаю, когда я одна; я предпочитаю совсѣмъ уединенныя мѣста и тамъ передумываю множество вопросовъ, которые себѣ не задаютъ люди, считающіе себя умными и развитыми. Я часто вмѣшиваюсь въ чужія дѣла, чтобы помочь моими знаніями, даже бабушкѣ я помогаю, хотя она не сознается въ этомъ. Вмѣсто благодарности, меня прозвали колдуньей за то, что я вылечивала дѣтей отъ ранъ и болѣзней, никогда не требуя никакой платы. Часто ко мнѣ приходятъ и стараются меня задобрить, если я нужна, а потомъ говорятъ мнѣ дерзости. Это меня сердитъ, но я никогда не причиняю имъ вреда, хотя и могла бы отлично это сдѣлать. Я не злопамятна, я мщу только на словахъ и весь гнѣвъ проходитъ, когда я выскажусь, Господь вѣдь не велѣлъ помнить обиды. Я не занимаюсь своей наружностью и одеждой, потому что прекрасно знаю, что я некрасива и на меня непріятно смотрѣть. Мнѣ это повторяли слишкомъ часто, да и я сама въ этомъ убѣдилась. Часто я утѣшаюсь тѣмъ, что мое лицо не отталкиваетъ Господа и моего ангела-хранителя, а до другихъ мнѣ нѣтъ дѣла: люди злы, презираютъ всѣхъ обездоленныхъ, и я очень рада, что имъ не нравлюсь. Я не говорю, какъ другіе: «вотъ ползетъ противная гусеница, надо ее раздавить». Я не убиваю бѣдное Божье твореніе, а спасаю его: я протягиваю ей листокъ, если она упадетъ въ воду. Вотъ и говорятъ, что я колдунья и люблю всѣхъ дурныхъ животныхъ: я не люблю мучить лягушекъ, не отрываю крылья у осы и не прибиваю живую летучую мышь къ дереву. — Бѣдное животное, говорю я ей, я сама не имѣю права жить, если надо уничтожить все уродливое на землѣ.

Ландри очень тронуло, что Фадетта такъ просто и спокойно говорила о своей некрасивой наружности; онъ припоминалъ ея лицо, которое ему не было видно въ темнотѣ. Наконецъ, онъ сказалъ, вовсе не желая ей льстить:

— Ты вовсе не такъ дурна, какъ думаешь, Фадетта. Многія хуже тебя и никто имъ этого не говоритъ.

— Хуже-ли я или лучше ихъ, все-таки нельзя назвать меня хорошенькой дѣвушкой, Ландри. Не старайся меня утѣшить, вѣдь это меня нисколько не огорчаетъ.

— Невозможно ничего сказать, пока ты такъ одѣта и причесана. Всѣ согласны съ тѣмъ, что будь у тебя носъ длиннѣе, ротъ поменьше и кожа бѣлѣе, ты была бы миленькой. Безспорно, что здѣсь нѣтъ вторыхъ такихъ глазъ, какъ у тебя. Многіе бы за тобой ухаживали, если бы ты не смотрѣла такъ смѣло и насмѣшливо.

Ландри самъ не отдавалъ себѣ отчета въ своихъ словахъ. Онъ съ интересомъ перечислялъ всѣ качества и недостатки маленькой Фадетты. Она отлично это замѣтила, но не придала его словамъ никакого значенія и продолжала:

— Мои глаза хорошо отличаютъ доброе отъ злого. Мнѣ все равно, что я не нравлюсь людямъ, мнѣ самой несимпатичнымъ. Не могу, понять какъ могутъ кокетничать со всѣми хорошенькія дѣвушки, точно всѣ имъ нравятся. Я бы хотѣла быть интересной только въ глазахъ любимаго человѣка, если бы я была красива.

Ландри невольно вспомнилъ о Маделонѣ, но маленькая Фадетта не дала ему времени углубиться въ свои мысли и сказала:

— Я не ищу сожалѣнія и снисхожденія къ моей внѣшности, вотъ въ чемъ вся моя вина, Ландри. Я не стараюсь украсить себя, это ихъ сердитъ, и они забываютъ всѣ мои услуги. А вѣдь, даже если бы я вздумала нарядиться, на какія средства я бы это сдѣлала? Я никогда ничего не прошу, хотя ни полушки не имѣю. Бабушка ничего мнѣ не даетъ, кромѣ ѣды и ночлега. Я сама ничего не могу смастерить съ лохмотьями, оставленными мнѣ еще моей бѣдной матерью. Меня ничему не учили и съ десяти лѣтъ я была брошена безъ присмотра на произволъ судьбы. Ты ничего мнѣ не сказалъ изъ доброты, а всѣ ставятъ мнѣ въ упрекъ, что въ шестнадцать лѣтъ мнѣ пора пойти въ услуженіе, что тогда я буду получать жалованье, но что я остаюсь съ бабушкой изъ лѣни и любви къ бродячей жизни. А бабушка будто бы меня не любитъ, но не имѣетъ средствъ нанять служанку.

— Но вѣдь это правда, Фадетта! Тебя укоряютъ, что ты не любишь работать, твоя бабушка всѣмъ повторяетъ, что ей выгоднѣе было бы взять служанку.

— Бабушка такъ говоритъ, потому что она любитъ жаловаться и браниться. А только я заикнусь о разлукѣ, она меня не пускаетъ, вѣдь я очень полезна въ домѣ, хотя она въ этомъ не сознается. Вѣдь она не молода, ноги у нея старыя, гдѣ же ей собирать травы для настоекъ и порошковъ, иногда за ними приходится идти далеко. А я отлично знаю свойства травъ, гораздо лучше, чѣмъ бабушка. Она сама удивляется, какъ ловко я приготовляю полезныя лекарства. А поглядите-ка на нашу скотину, какая она выхоленная, всѣ ей удивляются, зная, что у насъ общее пастбище. Бабушка хорошо понимаетъ, отчего у ея барановъ — отличная шерсть, а у козъ — здоровое молоко. Ей не выгодно будетъ, если я уйду; да и я сама къ ней привязана, несмотря на ея дурное обращеніе и скупость. Но это все второстепенныя причины, а главная моя причина совсѣмъ другая, скажу тебѣ ее, Ландри, если тебѣ не скучно слушать.

— Говори, мнѣ очень интересно, — живо отвѣтилъ Ландри.

— Дѣло въ томъ, — продолжала она, — что мнѣ еще не было шести лѣтъ, когда мать мнѣ оставила бѣднаго ребенка на рукахъ, такого же некрасиваго, какъ и я, но еще болѣе обездоленнаго, вѣдь онъ хромой, слабый, больной, сгорбленный, и всегда-то онъ злится и шалитъ, потому что всегда страдаетъ, бѣдный мальчикъ! Всѣ его бранятъ, отталкиваютъ, презираютъ, моего несчастнаго скакуна! Бабушка его бранитъ и бьетъ, а я вступаюсь за него, представляюсь иногда, что сама его треплю. На самомъ дѣлѣ, я его не трогаю и он это отлично знаетъ. Часто, если онъ провинится, онъ спасается ко мнѣ и говоритъ: «побей меня ты, а то бабушка меня накажетъ» и я бью его въ шутку, а онъ кричитъ, плутишка! Я смотрю за нимъ; когда у меня есть старыя тряпки, я ему мастерю одежду; потомъ я всегда лечу его, а то бабушка не умѣетъ смотрѣть за дѣтьми и давно бы его заморила. Словомъ, я берегу этого хилаго ребенка и облегчаю ему его жизнь, на сколько могу; безъ меня онъ скоро лежалъ бы въ землѣ, рядомъ съ отцемъ, котораго мнѣ не удалось спасти. Можетъ быть, ему хуже, что будетъ жить некрасивый и искривленный, но я не могу помириться съ мыслью объ его смерти. Сердце мое обливается кровью, Ландри, отъ жалости и упрековъ, точно я мать скакуна! Какъ пойду я въ услуженіе, буду получать жалованье, а онъ-то на кого останется? Вотъ и вся моя вина, Ландри, Богъ мнѣ судья, а не люди; я прощаю имъ ихъ ненависть ко мнѣ.