Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.) - Александр Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С возвращением домой, товарищ дипломат!
– Спасибо, Гюнтер! – столь же приветливо, с неприкрытым облегчением ответил советник. Без какого-либо контроля Мерседес въехал на территорию ГДР.
________________
Движение в Восточном Берлине оказалось куда менее оживлённым, чем в Западном, и советник без затруднений нашёл довольно укромное место для стоянки. Впрочем, особой укромности и не требовалось – стёкла салона сделали тонированными. Дипломат поднял их доверху сразу же после границы. Выбравшись из тайника, Фёдоров пару минут не мог разогнуться.
– Что, радикулит? – заботливо спросил советник.
– Нет. Просто… просто всё затекло, – ответил Фёдоров.
Потом он уселся впереди, рядом с советником, сорвал парик, отклеил усы и с остервенением протёр лицо влажной, пропитанной одеколоном, салфеткой. Достав из портфеля, переданного ему резидентом, паспорт, Фёдоров раскрыл его: Петер Хопфауф, гражданин СССР, место рождения – Акмолинск Казахской ССР, фотография похожа. В общем – всё в порядке. Оставался последний этап – три четверти сотни километров до границы ПНР и транзит через Польшу.
– Ну, как – до вокзала подбросите? – спросил Фёдоров у советника.
– Конечно! И в поезд вас посажу! Это входит в мои обязанности… дорогой „родственник“! – ответил советник, – Кстати, меня зовут Фридрих, это моё настоящее имя.
– Тогда – вперёд, мой дорогой Фридрих!
Во время обратного пути Фёдоров – Хопфауф ни на минуту не расставался с портфелем, а на ночь положил его себе под голову, повозившись перед этим с подушкой: она якобы показалась недостаточно пышной. Впрочем, попутчик у Фёдорова до самой Варшавы был всего один, а там подсела ещё пара пассажиров – каких-то инженеров, командированных на Урал. Дорога прошла спокойно. Ни первый попутчик (гражданин ГДР), ни поляки не проявляли по отношению к Фёдорову никакой подозрительной активности. Впрочем, возвращаясь из вагона-ресторана, Фёдоров случайно услышал, что поляки всё-таки поинтересовались у его первого попутчика, а кто же это с ними едет, такой неразговорчивый. Тот ответил:
– Не знаю! Знаю только, что советский и что его усаживал в поезд наш дипломат – видел, как он его высаживал на вокзале из роскошного дипломатического мерседеса…
– Ааа… Дипломат… Ну, тогда шутить с ним, пожалуй, не стоит, – сказал один из поляков.
Но до Москвы Фёдоров-Хопфауф с этими попутчиками не доехал. В Бресте в вагон вместе с пограничниками вошёл человек, которого Фёдоров отлично знал в лицо. Поздоровавшись, тот предложил Фёдорову выйти из купе. И там, в коридоре, пока пограничники проверяли документы у его попутчиков, дал Фёдорову записку. Руку Шебуршина Фёдоров узнал сразу. В записке говорилось, что его личный помощник командирован в Брест специально для того, чтобы встретить Фёдорова и вылететь с ним немедленно в Москву с военного аэродрома.
– Ну, что же, поехали! – сказал Фёдоров, возвращая курьеру записку.
– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – тихо ответил посланец.
________________
Семейные будни.
В пятницу, первого июля 1988 года ближе к концу официального рабочего дня в кабинете директора НИИ хронотроники АН СССР мягко зазвонил телефон . Фёдоров машинально взглянул на часы – было шестнадцать пятьдесят две. Всего в кабинете академика стояло четыре телефонных аппарата. Все они были производства Рижского завода ВЭФ, но разного цвета: красный – для закрытой связи с Москвой, точнее – с генералом Шебуршиным; зелёный – телефон закрытой линии связи с начальником областного УКГБ генерал-майором Сорокиным; желтоватый аппарат внутренней институтской линии и, наконец, голубой аппарат – единственный с кнопочным набором, – подсоединённый к телефонной сети Калининградской области. И хотя каждый из аппаратов звонил своим собственным неповторимым тоном, звонок ещё дублировался миганием лампочек, вмонтированных в аппараты. На этот раз звонил зелёный телефон. Академик поднял трубку и уважительно, приветливым тоном произнёс:
– Слушаю вас, Анатолий Николаевич!
Фёдоров формально был старше Сорокина и званием, и положением в должностной иерархии системы государственной безопасности страны, но младше возрастом и стажем работы в „органах“. Он всегда отдавал себе отчёт в подобных делах, когда общался с теми или иными должностными лицами. Кроме того, у Алексея Витальевича был какой-то особый дар находить верный тон и мгновенно устанавливать с людьми добрый психологический контакт. Видимо, помогли этому и упорные занятия „по системе профессора Мессинга“. Но в общении с генералом Сорокиным – начальником Калининградского областного управления КГБ имелся ещё один фактор, помогший Фёдорову – этому „варягу из Москвы“ – установить прочный, проникнутый дружескими чувствами, контакт: Фёдоров слишком хорошо помнил, как в той, преодолённой реальности в 1991 году генералу Сорокину было инсцинировано самоубийство. Не смог тогда генерал изменить присяге и начать служить входившему во власть проамериканскому режиму Ельцина. Не смог, не выполнил приказ, к тому же – посмел открыто и чётко объяснить причины своего неподчинения. Теперь генерал Сорокин подключен к интенсивной разведывательной деятельности Центра (как называли главную „контору“ в Москве) и работал по ФРГ.
Конечно, Сорокин не был посвящён в факты изменения реальности, но знал, что близится решающий этап Третьей мировой информационно-психологической войны. И не просто знал, но сумел внедрить нескольких своих человек в мондиалистские структуры, действующие на территории Западной Германии. Особенно удачно действовал капитан (впрочем, уже майор) Пшеничный, сумевший – не без содействия Фёдорова – внедриться на самый верх одной „общественной организации“. Организация эта на деле была местным (германским) подразделением СМО – „Совета по международным отношениям“. За добычу разоблачительных сведений и звукозаписи сверхсекретного совещания СМО Пшеничный, едва получивший звание капитана, был аттестован на присвоение очередного звания и удостоен ордена Боевого Красного Знамени.
Однако, данная операция и заочное чествование калиниградца-разведчика завершились более месяца назад, так что, Сорокин, конечно же, звонил по какому-то иному вопросу. Так и оказалось:
– Вот какое дело, Витальич: Виктория сегодня одержала викторию… В общем, отлично защитила диплом. Ну, ещё там был один из наших – бывший помпрокурора. Так, говорит, никогда такого блистательного выступления, таких знаний не встречал. Короче, она по заслугам получит не только красный диплом, но и старшего лейтенанта – согласно нашей инструкции…
– Что, вправду всё так хорошо? – Спросил Фёдоров.
– Говорю же – блестяще! Короче, на следующую среду приглашаю её к себе – пускай готовится с первого августа вступать в должность. Так что, не удивляйся, что завтра с утреца – думаю, часов в десять – нагрянет к вам домой мой курьер с секретным пакетом.
– Понял тебя, Анатолий Николаич! Ну, до свидания!
– До свидания, товарищ заместитель Председателя конторы! – шутливо, по-дружески ответил Сорокин.
Фёдоров ещё раз взглянул на часы. Мелькнула мысль: „Пожалуй, Вика вот-вот явится домой. Она же сегодня не на автобусе, а на «Запорожце» поехала. Негоже в такой день домой с пустыми руками приходить!“ Нажав кнопку селектора, Фёдоров произнёс:
– Светлана Васильевна, обеспечьте мне, пожалуйста, машину… через пятнадцать минут.
– Хорошо, Алексей Витальевич! – послышался ответ секретарши.
В оставшееся время академик быстро завершил намеченные дела, проверил сейф и спрятал особый, сверхнадёжный ключ от него в тайник, самостоятельно устроенный им для этого в массивном, чистого дерева, рабочем столе – не таскать же ключ всё время с собой, да и оставлять под охрану (пусть – самую, что ни на есть, сверхнадёжную) не стоило! Здесь же, в тайнике, лежала и пластинка с собственноручно нанесённым на ней Фёдоровым шифром доступа к сейфу. Выйдя из того здания, в котором находился его рабочий кабинет, академик взглянул на небо. На небе – ни облачка, Температура – за двадцать пять. Лёгонький бриз.
– Да, пожалуй, денёк завтра будет – что надо! А до вечера ещё далеко…
До вечера, и вправду, было ещё не близко. В прошлом году в Калининградской области, наконец-то, отказались от московского времени. Но стрелки перевели всего на час – вместо двух. Видно кто-то в Москве, в Совмине не понял ещё, как тяжело и небезвредно для здоровья жить по часам, почти на три часа (если точно – на два-сорок) опережающим ход солнца. Фёдоров решил про себя:
