Сокровенный человек (апрель 2007) - журнал Русская жизнь

А сколько теперь таких детей в России? А сколько еще более одиноких, более несчастных и беспомощных, чем они, мои девчурки?

Холодно в моей камере. Так холодно, что трудно писать. Стынут руки, пар сгущается от дыхания, с окна текут сырые потоки по стене, и даже на полу от них образуется лужица. Эти последние ночи никак не мог согреться даже под двумя одеялами и сверху накинутым пальто. Если долго сидишь, то застывают и руки, и ноги, приходится бросать книгу и усиленно маршировать из угла в угол. Утром вставать - это целое испытание. Не скоро потом согреешься. Не то топить стали хуже, не то зима все больше и больше дает себя знать.

4 января.

В газете «Правда» по поводу покушения на „Ленина" напечатана кровожадная статья. Требуют „сто голов" за каждую голову „народных вождей". Как мне кажется теперь и как казалось всегда, террор личный никогда ничего не достигает. Если это действительное покушение, то можно ли убийством Ленина или Троцкого убить большевизм? Конечно, нет. Кроме того, само по себе это возмутительное и безнравственное средство не может быть морально оправдано, оно практически нецелесообразно. Оно лишь подхлестнет упадающее настроение масс. Поэтому приходится подозревать, не подстроено ли это „покушение" нарочно, с целью именно подогреть симпатии. Возможны и такие комбинации. Говорят, что среди нашего гарнизона будто бы было решено в случае несчастья со Смольным расправиться с нами. Не знаю, верно ли это. Что касается наших сторожей, то у них, по-моему, скорее обратное настроение. Но, быть может, в крепости есть и иные части.

Наш бастион переполнен. П. Сорокин и Аргунов посажены уже вдвоем, а в камере одна кровать. Сегодня, идя на прогулку, мы сквозь щель двери приветствовали их. Теперь уже шесть членов Учредительного Собрания сидят в Петропавловской крепости, а на завтра назначено его открытие. Говорят, семеновцы и преображенцы хотять защищать его от красногвардейцев. Как бы не вышло безполезного кровопролития.

После прогулки я не сразу мог согреться в моей камере. Часов около 4 пришла комиссия для освидетельствования моего здоровья - несколько врачей. Еще утром мне сказал сторож, что меня переведут в больницу. Врачи говорят то же. Не знаю, лучше это или хуже. Переведут, говорят, и Кокошкина. Но как же с Долгоруковым? Мне все-таки несмотря на нездоровье, тяжело его оставлять здесь. В „Н. Жизни напечатано”, что будто бы даже освободить нас хотят. Конечно, это пустяки. Но без Долгорукова я решил не выходить из заключения, если бы такое постановление было сделано.

5 января.

Сегодня, когда на свидание пришла В. Д. и мы разговаривали, один солдат вошел и, возмущенный, сказал: „ Сейчас на демонстрации убили солдат. Шли в первом ряду и все полегли"… Он был возмущен. Это он, между прочим, подписал протест от нашей караульной команды против предполагаемых над нами самосудов. Лицо у него умное, доброе.

Наконец- то я увидел опять Сашу и Володю. Она, бедняга, вчера до 12 час. ночи сидела в Смольном, пытаясь меня перевести в больницу, но ничего не могла сделать. Там боятся, что нас из больницы легче освободят, как членов Учредительного Собрания. Говорят, переведут дня через два. Но сегодня, воображаю, что творилось на улицах. Наша команда, видимо очень возмущена. Когда я шел гулять, сзади меня в коридоре солдат сказал: „ Честных людей здесь держат, а негодяи ”… дальше я не слыхал. Гуляли мы сегодня вместе, все члены Учредительного Собрания, т.-е. прибавились к нам Сорокин и Аргунов.

Алексей Митрофанов

Родина самовара

Туляки народ вполне курьезный.

Да и сам по себе город Тула - один огромный курьез

В 1892 году по главной улице города Тулы (в наши дни - проспект Ленина, а в то время - Киевской) ехал курьезный человек. Во-первых, он был очень стар. Во-вторых, имел изжелта-белую длинную бороду. В-третьих, носил вместо одежды нечто, более похожее на красное байковое одеяло. В-четвертых, ноги его были вовсе голые. На голове же красовалась громадная, протертая до дыр шляпа из фетра.

Ехал тот человек недолго. На очередном ухабе из тележки выпал шкворень, лошадь испугалась, убежала. Кучер побежал за ней. А курьезный человек остался сидеть посреди Киевской улицы, злобно зыркая по сторонам из-под густых седых бровей.

И что же, туляки глазели на него, показывали пальцем, улюлюкали? Да ничего подобного! Шли равнодушно мимо.

Человек, завернутый в красное одеяло, был почетный гость писателя Толстого, шведский философ Абрам фон Бунде. Он следовал к Льву Николаевичу в Ясную Поляну с тульского вокзала. Убежавшая лошадь была Кандауриха, присланная вместе с кучером из имения Толстого. А красное одеяло и голые ноги были частью философской позиции господина фон Бунде, долго жившего в Индии и подсевшего на тамошние моды. Он считал свое учение близким к учению Толстого и следовал, так сказать, к единомышленнику.

Когда скандинавский гость все же добрался до толстовского имения, он первым делом закричал:

- Я никогда в жизни больше не поеду на лошади, потому что это жестоко и опасно.

Потом они долго беседовали с Львом Толстым о жизни. А потом фон Бунде вновь поехал на вокзал (видимо, с той же Кандаурихой). А Лев Николаевич сделал на память запись: "Нынче приехал оригинальный старик швед из Индии… Оборванный, немного на меня похож".

Толстой был главной тульской знаменитостью. Он хотя и жил в Ясной Поляне, но частенько приходил в губернский центр. Именно приходил, ногами - подумаешь, всего-то полтора десятка километров.

О писателе знали, пожалуй что, все тульские обыватели. В смысле, фамилию слышали. Но не знали в лицо. Изза этого подчас случались презабавные истории. Дочка писателя Татьяна Львовна вспоминала: "Отец всегда ходил в традиционной блузе, а зимой, выходя из дома, надевал тулуп. Он так одевался, чтобы быть ближе к простым людям, которые при встрече будут обходиться с ним, как с равным. Но иногда одежда Толстого порождала недоразумения… В Туле ставили "Плоды просвещения", сбор предназначался приюту для малолетних преступников… Во время одной из репетиций швейцар сообщил нам, что кто-то просит разрешения войти.

- Какой-то старый мужик, - сказал он. - Я ему втолковывал, что нельзя, а он все стоит на своем. Думаю, он пьян… Никак не уразумеет, что ему здесь не место…

Мы сразу догадались, кто этот мужик, и, к большому неудовольствию швейцара, велели немедленно впустить его. Через несколько минут мы увидели моего отца, который вошел, посмеиваясь над тем, с каким презрением его встретили из-за его одежды".

Впрочем, Лев Николаевич привык к тому, что все его воспринимали словно оборванца, и не обижался на людей. Тем более что этот имидж был им принят добровольно и без всяческого принуждения.

Лев Николаевич был тот еще оригинал. Во всем, даже в еде. Но не исключено, что одной из причин толстовского вегетарианства было неумение Софьи Андреевны нормальным образом наладить домашний быт. Несмотря на все ее старания, на то, что госпожа Толстая даже вела кондуитик из особо приглянувшихся рецептов кулинарного искусства, дело было далеко от идеала. Хозяйка то и дело пополняла свой дневник такими записями: "Обед был очень дурен, картошка пахла салом, пирог был сухой, левашники как подошва… Ела один винегрет и после обеда бранила повара".

Впрочем, все это, по большому счету, личное дело Льва Толстого и его супруги. Жаль только, что происходили все эти самоограничения и порчи блюд в щедром, богатом и вполне благополучном тульском крае. Здесь деньги на продукты не жалели, да и не было такой необходимости - жалеть. Все само произрастало рядом с тульскими домами. Один простой, скромный и не сказать чтобы богатый тульский канцелярист с идеальнейшей для его рода занятия фамилией Актов так описал свое домовладение: "Дом на фундаменте из белого камня, длиною 14, шириною 6 1/2 сажен; в нем 13 комнат. При доме флигель о 5 комнатах, людские и кухня, два погреба и прочие обширные надворные строения… сад, редкий между множеством здешних садов и садиков, ибо: а) под домом полторы десятины земли; б) вдоль его протекает неиссякаемый ручей с лучшею в городе водою; в) при ручье две сажелки (только рыбу нужно развести, вся выведена); г) в саду вековые местами липовые и ясеновые деревья, местами густые липовые аллеи, везде разные яблони, груши, сливы, дули, баргамоты, барбарис, терновник, крыжовник, смородинник, вишни, клубника и прочее, чего и сам не знаю…"

Вот так! Даже не удосужился узнать о своей собственности поподробнее.

Если же требовалось нечто не произрастающее в приусадебном хозяйстве, на помощь приходили многочисленные и уютные тульские магазинчики. В основном, они располагались на Киевской улице, идущей от кремля на юг, и в переулках, отходящих от нее. Киевская была центром тульской жизни - и общественной, и политической, и, разумеется, торговой.