Кино для взрослых. Плутовка - Уильям Вулфолк

Грандиозное действо!

Он наблюдал за ее отточенными, грациозными движениями, пока она бродила по комнате босиком. Любовался идеально гладкой, без малейшего изъяна, алебастровой кожей. Так же совершенно было все ее тело, хотя он знал; в детстве она страдала небольшой косолапостью, пришлось делать операцию. Вот почему она питала слабость к дорогой обуви, битком набивая ею гардеробную.

Шейла почти закончила одеваться. Хендершот вставил сигарету в серебряный мундштук и закурил, продолжая следить за нею с настороженным вниманием подстерегающей добычу хищной ящерицы. В уголках губ обозначились морщины.

— Знаешь такого парня — Пола Джерсбаха?

— Твоего нового автора? Он был на студии во время моего представления. Красивый молодой человек. Он тебя интересует?

— Да.

— Не давай Тому Фаллону поводов для ревности.

— Том не в счет.

Она немного подумала.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Не думаю, что он простил тебе меня. И уж тем более не простит другого мужчину.

— На голой физиологии далеко не уедешь. А Тому больше нечего предложить. Джерсбах напомнил мне одного молодого матроса. Дождливым вечером я подвез его на своей машине. Оказалось, что он в отпуске: служил на авианосце во Вьетнаме. Я убедил его не возвращаться на корабль, достал фальшивый паспорт, дал работу.

— А дальше?

— Обольстить его оказалось непросто. Он долго сопротивлялся искушению. Это был подлинный триумф техники. Торжество зрелости над молодостью. Опыта над наивностью. Я понял, что он мой, когда он начал странно себя вести. Отказывался выполнять домашние обязанности. Целыми днями слонялся по комнате, слушая меланхоличную музыку и перечитывая книги из моей коллекции.

— Что с ним случилось?

— В конце концов он стал невыносим. Однажды утром я взглянул на его пустое, голодное лицо и понял, что с меня довольно. Дал ему денег и выставил за дверь. Потом до меня дошли слухи, будто он на Ростоке, занимается контрабандой наркотиков.

— Фу, какая гадость. Что от меня требуется в связи с Джерсбахом?

— У него сейчас период религиозного похмелья. И потом, он хронический гетеросексуал.

— Меня еще никто не называл лекарством от гетеросексуальности.

— И тем не менее, ты можешь им стать. Юный Джерсбах застрял на низшем уровне чувственности. Ему не найти лучшего учителя.

— Не вижу связи между моим предполагаемым романом с этим парнем и его капитуляцией перед тобой.

— Чтобы увидеть эту связь, Шейла, требуется понимание человеческих эмоций во всей их полноте и сложности. Видишь ли, когда ты его бросишь, ему останется только один путь, одна форма любви, а именно тот, на который ступали философы и аристократы. Ты — последняя, жизненно необходимая стадия, через которую он должен пройти. Я буду ревновать к тебе, как к свидетелю его перерождения. Само собой, я предпочел бы проделать это сам, но не смею приблизиться к нему, пока он не достигнет нового уровня зрелости.

— Ничего не получится.

— Сделай, как я прошу.

— Какая моя выгода?

— Он тебе понравится. Он чист. А невинный мужчина — небо и земля по сравнению с невинной женщиной.

— Не мой тип.

— Сделай это ради любви ко мне.

— Не смеши.

— Великолепный шанс исследовать потаенные уголки незапятнанной души и обнажить коренящиеся в ней пороки. Шейла, ты выведешь Пола Джерсбаха из замкнутого круга. Потом он сможет исследовать бездны греха до конца жизни.

— Меня это не вдохновляет. Откровенно говоря, посоветовала бы тебе найти более достойный объект приложения сил.

— Я настаиваю.

— Звучит почти как угроза.

— Почему «почти»?

Она побледнела.

— Никто не волен изменить прошлое, дорогая Шейла. А ты позволила себе излишнюю откровенность.

— Ты не посмеешь.

— Посмею — если ты откажешься выполнить мою просьбу.

— Ты… ты… подонок!

— Неужто такая большая дружба не стоит маленького одолжения?

Глава 8

Одетый в небесно-голубые брюки и желтую рубашку, Фрэнк Мердок готовился снимать сцену суда над Фриной, обвиненной в совращении афинского юноши. Сцена снималась вне очереди, вместе с другой, также требующей участия статистов: это давало возможность заплатить им за один съемочный день вместо двух. В павильоне воздвигли декорации: амфитеатр, окруженный колоннами из папье-маше.

Мердок обсуждал мизансцену с актером, игравшим защитника Фрины, Гиперида. В дискуссии участвовал также оператор. Им удалось быстро договориться о том, как разместить героев и дать зрителю почувствовать растущую уверенность Гиперида в том, что судьи признают его клиентку виновной. Это подготовит зрителя к эксцентричному маневру Гиперида, который надоумит Фрину сбросить одежды и выставить на всеобщее обозрение свое дивное тело. Судьи решат, что подобная красота — не иначе как дар небес, и оправдают Фрину.

— Обнаженная натура крупным планом? — уточнил оператор.

— Естественно.

Еще полчаса пришлось убить на то, чтобы добиться требуемого освещения. Площадка оказалась больше, чем во время предыдущих съемок, и требовала дополнительных юпитеров.

Декорации были совсем как настоящие. Когда все было готово, Мердок на одном дыхании отснял эпизод, включивший в себя речь кровожадного обвинителя, возрастающую тревогу Гиперида и кульминационный момент раздевания Фрины.

Пол сидел сбоку, наблюдая за съемкой. Его пригласили на случай, если Фрэнк Мердок вдруг потребует незначительных изменений в диалогах. Перед ним стоял маленький монитор, воспроизводящий все, что находилось в поле зрения камеры. И когда Шейла Томкинс в роли Фрины сбросила свой хитон, ее совершенное тело с изумительными линиями и выпуклостями показалось ему изваянным из белоснежного мрамора. Длинные темные волосы облаком тончайшего шелка опускались на белые плечи и литые груди. Пол сидел будто в трансе, не в силах оторвать взгляд от легкого колыхания этих дивных полушарий с выступающими вперед розовыми оконечностями. Воплощенная в Шейле, Фрина перестала быть абстрактной фигурой из прошлого, давно обратившейся в пыль: она перенеслась в настоящее во всем загадочном великолепии своих чар.

Прокрутив пленку на мониторе, Мердок подошел к Полу.

— Ну как?

— Впечатляет.

— Сделаю еще один дубль — для подстраховки.

Он потратил два часа, снимая эпизод во всевозможных ракурсах. И все время просил Пола вносить мельчайшие изменения в сценарий, чтобы добиться более глубокого проникновения в характеры и мотивы персонажей. Наблюдая за Мердоком — как он задумывался, что-то пересматривал, по-новому расставлял актеров, — было легко понять, почему он в свое время занимал высокое место на кинематографическом Олимпе. Но Пол видел и растущее недовольство съемочной группы. Люди не привыкли так выкладываться.

Один раз Мердок прервал съемку и заставил всех долго недоуменно ждать, пока он нервно вышагивал взад-вперед немного поодаль. Пол приготовился вносить коррективы. Однако, вернувшись на съемочную площадку, Мердок занял свое место позади камеры и скомандовал: «Новый дубль!», не объяснив, что его не устроило в прошлый раз.

Постепенно Пол начал понимать. Мердок мог щеголять цинизмом на первоначальном этапе — даже на стадии подготовки режиссерского сценария, который все еще был чем-то условным, вымышленным. Но когда дело дошло непосредственно до съемок, с настоящим оборудованием и живыми актерами, цинизм столкнулся с суровой реальностью. Конечно, высокий профессионализм предполагал отстраненность, но порнография не была для Мердока призванием. Поставленный перед необходимостью принимать входящие в его компетенцию решения, он не нашел в себе сил заглушить требования личной и профессиональной совести.

Должно быть, кто-то позвонил в офис и пожаловался. Подняв голову от сценария, куда он по требованию Мердока внес кое-какие поправки, Пол увидел Тома Фаллона, пробирающегося сквозь путаницу кабелей.

— Что здесь, черт побери, происходит? — рявкнул Фаллон, не доходя нескольких футов до Мердока, сидевшего в своем парусиновом кресле режиссера. — Угробили целый съемочный день и на полдня отстали от графика. Чьи, интересно, денежки вы вздумали пускать на ветер?

— Все под контролем, — жестко ответил Мердок. — У меня своя манера работать.

— Лучше шевелите задницей и работайте в моей манере! Это не Голливуд. Здесь вам никто не позволит щелкать по дюжине дублей, чтобы потом в монтажной выбрать лучшие куски. Тоже мне муки творчества! Вчерашний день! Кто не приспособился к новым требованиям, сегодня живет на государственное пособие и строчит мемуары: «Как я оказался не у дел».

Все притихли, словно приняв предупреждение на свой счет.