Ген Истины - Майра

– Нет! Только не сойти с ума! Лучше сразу умереть! Пожалуйста, лучше пусть я умру!

Алсвейг повернулся в своем кресле и внимательно посмотрел на него. Что-то в его лице сказало писателю, что Алсвейг слышит то же, что и он. Почему-то стало спокойнее, оцепенение спало, хотя страх не перестал сдавливать сердце. Слух уловил, помимо привычного уже машинного гула, еще какие-то звуки. Что-то мерно и гулко ухало, сквозь затемненные стекла мерцали отблески зарниц.

– Начинается! – жестко крикнул Витторио. – Мы над линией фронта. Слышите голоса?

– Только один, – ответил Алсвейг.

– Не беспокойтесь, скоро подоспеют и другие. Старайтесь обращать на них поменьше внимания, лучше слушайте канонаду, хоть это и не самая приятная музыка. И молитесь, молитесь не переставая!

– Господи, Боже наш, спаси и сохрани!.. – громко начал читать журналист, откинувшись в своем кресле. – Отпусти нам грехи наши и огради нас от врагов наших…

"Гальпу" сильно тряхнуло и бросило в сторону.

– По нам стреляют? – с трудом выдавил Гудерлинк, и сам не узнал своего дрожащего голоса.

– Еще нет. Скорее, мы влезли в горячий сектор. Для радаров мы слишком низко идем. Лишь бы не попасть под осколки…

– Почитаем Тебя и взываем к Тебе, верные Твои…

Неистовый хор вдруг взорвался в салоне: перебивая и заглушая друг друга голоса верещали, выли, визжали так, что было невозможно ничего разобрать. И все же создавалось впечатление, что это связная речь, а не беспорядочный гвалт в зверинце, потревоженном пожаром.

– Что это за язык? Что они говорят? – кричал Гудерлинк, не замечая, как его собственный голос срывается на визг. – Что, что им от нас нужно? Кто…

– Господи, Боже наш…

– Они не люди, это не человеческая речь! Не пытайтесь понять, не вслушивайтесь!

Машина резко ухнула вниз, ремни больно сдавили и без того избитое тело.

– Господи, помоги… Господи! Витторио, нас подбили?

– Нет! Сейчас выровняемся, держитесь… Боже мой!

Вой и хохот невидимых существ раздирал перепонки. Лавина оглушающих, парализующих волю звуков обрушилась на троих мужчин в маленькой летающей машине. Гудерлинк чувствовал, как что-то течет у него изо рта – то ли кровь, то ли слюна, желудочные спазмы уже невозможно было контролировать, и он резко согнулся, сотрясаемый приступом рвоты. Алсвейг корчился на своем месте, изо всех сил зажимая руками уши. До писателя доносились отчаянные вопли, в которых тоже уже оставалось мало человеческого:

– Господи! Господи! Господииии!

Их швыряло то в одну сторону, то в другую. Грохота взрывов не было слышно сквозь галдеж целого сонма невидимых существ. Гудерлинка вырвало снова. Заставив себя выпрямиться и открыть глаза, он увидел только Алсвейга – все в том же положении, но уже, кажется, не способного даже говорить, только мычащего что-то. Пилота не было видно за спинкой кресла. "Гальпа", казалось, выровнялась, и вокруг за темными стеклами уже не так часто вспыхивали огни разрывов, но из-за воя и насмешливого блеяния писатель не мог состредоточиться и понять, хорошо это или плохо.

– Мы над морем! – крикнул Витторио. – Осталось еще немного потерпеть! Молитесь, не давайте им сбить вас с толку!

Гудерлинк прижался лбом к стеклу. Ему показалось, что он различает сквозь защитную полимерную дымку волны залива, широкую и подвижную водную гладь. Он слышал, как Алсвейг читает молитвы, повторяя одни и те же слова снова и снова, как закольцованная звуковая запись. У него даже немного отлегло от сердца…

Вдруг новый всплеск ужасной какофонии оглушил его – и не только его. Гудерлинк увидел, как Витторио приподнялся в своем кресле, насколько позволяли ремни безопасности, как будто хотел выпрямиться в полный рост, потом вдруг задергался, словно прошитый автоматной очередью, и, рухнув назад, снова пропал из виду. В тот же момент машину затрясло; "Гальпа", резко клюнув носом, пошла вниз.

– Франк, мы падаем! Франк! Франк, сделай что-нибудь!

Алсвейг здоровой рукой рвал застежки ремней на груди. Писатель судорожно принялся расстегивать свои, но преуспел в этом еще меньше: он и до половины не освободился, а Алсвейг уже втиснулся в кресло пилота, подмяв Витторио, и щелкал кнопками. Над его головой истерически мигало аварийное табло.

– Господи! – звал Гудерлинк, сам едва понимая, что говорит. – Господи, помоги нам! Боже мой, ну пожалуйста!

Нечеловеческий хор продолжал неистовствовать, но они уже почти не слушали его, занятые борьбой за собственные жизни. Видимо, у Алсвейга что-то получалось, потому что они до сих пор еще не ткнулись в землю и не превратились в огненный шар. Двигатели искалеченного осмобуса теперь выли не хуже невидимых врагов, в воздухе салона едко запахло горящим пластиком.

– Боже мой, что же с нами будет, что?..

"Гальпа" сбрасывала скорость. Писателя трясло. Он ничем не мог помочь Алсвейгу, потому что, неизменно наделяя своих героев умением водить всевозможные наземные и воздушные аппараты, сам так и не удосужился освоить ничего, кроме маленькой "мистерии-стрекозы", позволявшей худо-бедно передвигаться по городу. Поэтому теперь он сидел, трясся в панике и повторял прерывающимся голосом какие-то на ходу выдуманные молитвы, скорее всего, не имевшие с настоящими ничего общего. Он не мог бы даже сказать, надеется ли он в действительности на помощь свыше или просто твердит их, чтобы меньше думать о смерти. Это продолжалось, как ему показалось, очень долго.

– Садимся! – крикнул Алсвейг. Его голос прозвучал неожиданно громко. Гудерлинк едва успел осознать, что вой и омерзительные вопли стихли, как машина коснулась земли и он, плохо пристегнутый, ударился виском о толстое стекло и прикусил кончик языка. "Гальпу" подбросило вверх, и только потом она окончательно встала на твердую землю. Алсвейг продолжал сидеть, глядя прямо перед собой, видимо, еще не веря, что ему удалось посадить раненую машину.

Гудерлинк с грехом пополам освободился от ремней и пробрался к нему. Журналист неловко скорчился в пилотском кресле, большую часть которого занимала массивная фигура Витторио. Глаза пилота были полуоткрыты, из-под опухших багровых век виднелись белки, красные от крови, растекшейся из лопнувших капилляров. Из уголка приоткрытого рта тянулась темная блестящая струйка, а кожа, еще недавно смуглая, теперь была сине-багрового оттенка, как у удавленника.

– О Господи… Он жив?

– Нет. Ты что, сам не видишь?

– Но, может быть, все-таки…

– Нужно убираться, Томаш. Я не могу отключить двигатели. Эта штука вот-вот взорвется.

– Да… Наверное, ты прав – он действительно умер. И что, мы оставим его здесь?

– Ты слышал, что я сказал? Поторопись!