Ген Истины - Майра

– Гм…

– Значит, вы еще ничего не слышали? Ну, тем лучше. Не стоит задерживаться, если хотите попасть в Рим в назначенное время. Пойду выведу машину, а вы соберите съестного на дорогу. Да, и не забудьте про аптечку и бинты!

С высоты город представлял собой величественное и жутковатое зрелище, словно гигантская гробница или руины давно исчезнувшей цивилизации. Центр его был почти полностью разрушен, восточная часть – сровнена с землей. На юго-западе и западе, почти прямо по курсу следования "Гальпы", дома казались почти нетронутыми, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что и здесь никто не живет.

– Я так понимаю, бомбили и обстреливали, в первую очередь, военные объекты? – спросил Гудерлинк, которому было не по себе от зрелища мертвого города.

Витторио глянул направо, в сторону разрушенных кварталов.

– Совсем не обязательно. Уничтожено очень много культурных сооружений, древних памятников, соборов, церквей, архитектурных редкостей… От Университетской библиотеки, крупнейшей в нашем регионе, вообще ничего не осталось, даже подземные хранилища сгорели. Вряд ли это можно считать случайностью. Старая часть города, построенная еще в шестнадцатом веке, превратилась в большую кучу обломков. Зато уцелели современные "спальные районы", где нет ничего, кроме жилых высоток. Естественно, почти сразу перестал ходить транспорт, стала рваться внутригородская связь… Насколько я понимаю, большинство настоящих военных объектов находилось далеко за пределами жилых секторов и было уничтожено еще в самые первые дни.

– Но зачем тогда понадобилось бомбить сам город?

Пилот пожал плечами.

– Это далеко не первый случай. Почти все города, оказывавшиеся в зоне военных действий в последние годы, постигала та же участь. Сначала стирались с лица земли все военные базы и заводы в округе, потом приходила очередь культурных центров… Человеческие жертвы, конечно, тоже были, но не так уж много: эвакуационные службы знают свое дело. Сейчас от всевозможных модифицированных вирусов гибнет гораздо больше народу. А судьба библиотек, музеев и храмов мало кого волнует. Кто будет заботиться о картинах или статуях, когда нужно спасать себя и своих близких? Не говоря уже о том, что большинство людей нынче вообще не задумывается над реальной ценностью каких-нибудь средневековых фолиантов и видит в них только экзотические, дорогие, но мало полезные предметы… Для любого обычного человека это просто очередная бессмысленная война. Мир еще не видел таких бессмысленных войн. Я вот надеялся, что не доживу до этого, что оно случится еще не на моем веку. Но Господь судил иначе.

Гудерлинк невольно поежился. Он сам давно уже не посещал музеев, а в церкви вообще был всего раз или два в жизни, когда ему понадобилось представлять себе храмовое убранство, чтобы сделать более правдоподобным очередной роман-сценарий. Но откуда-то из глубин далекого детства у него сохранялся стойкий предрассудок, что существование культуры – это одно из важных отличий человека от животных.

В разговор вмешался Алсвейг, до сих пор молча созерцавший картину разрушения, проплывавшую внизу.

– Мне недавно попался на глаза отчет экспертной комиссии по культурному ущербу – еще за прошлую войну. Он, естественно, был засекречен, но одному из моих коллег-журналистов удалось раздобыть копию с него. Там говорилось, что восемьдесят три процента уничтоженного уже невозможно восстановить. Возможно, на месте развалин когда-нибудь снова поселятся люди. Но в их новых городах не будет ни старинных церквей, ни больших музеев, ни книгохранилищ с древними рукописями…

– Советую пристегнуться, – перебил Витторио. – Город кончается, сейчас будем как следует разгоняться. Нынешняя линия фронта проходит километрах в двухстах к западу, мы должны пересечь ее очень быстро. Поскольку "Гальпа" – бытовой пассажирский осмобус, притом небольшой, есть надежда, что автоматика не сразу на нее среагирует. Над морем будет легче. Молитесь, как только умеете, братья!

Машина постепенно набирала скорость. Писатель чувствовал, как тело наливается тяжестью, как воздух начинает "давить" на глаза. Он опустил веки. Разговаривать больше не хотелось, потому что в душе прочно поселился тоскливый страх. Все вокруг казалось бессмысленным: разрушение одного, искажение другого, подталкивание мира в пропасть и упорные попытки человечества выкарабкаться, в последний миг уцепившись за край. Тело хотело жить и не бояться, но разум уже не видел смысла в таком существовании…

Теперь "Гальпа" неслась так, что даже при желании невозможно было бы подняться из кресла. Витторио сделал смотровые стекла в пассажирском салоне непроницаемыми. Временами машину слегка потряхивало, но в целом лететь было достаточно комфортно, гораздо приятнее, чем тащиться по земле. К тому же, завтрак и питательные таблетки тоже сделали свое дело, так что Гудерлинк чувствовал себя почти бодро, не считая ноющей боли в избитых при падении с откоса боках и плечах. Но это можно было потерпеть. Витторио и Алсвейг о чем-то негромко переговаривались впереди; слушать их становилось все невыносимее, потому что они снова обсуждали какие-то страшные, сводящие с ума своей безнадежностью события и вещи. Разум писателя отказывался воспринимать смысл этих разговоров, и наконец Гудерлинк задремал под едва слышное гудение двигателей.

Он не помнил из своего сна ничего, кроме ледяного голоса, произносящего одно и то же слово, раз за разом, монотонно и настойчиво. Слова писатель тоже не помнил, потому что звучало оно как-то иностранно, если не сказать иномирно. От чуждого языка становилось так жутко и холодно в груди, что сердце каменело и начинало зловеще замирать – и тогда Гудерлинк просыпался. Вокруг все оставалось тем же: сумрачный салон, тихий гул и едва заметное дрожание пола под ногами, только Алсвейг теперь, кажется, тоже дремал, а Витторио молча следил за игрой разноцветных огоньков на приборной панели… Писатель засыпал опять, в его снах что-то изменялось, но голос возвращался и опять внушал ему что-то, и страх снова вызывал пробуждение, похожее на паническое бегство. Наконец Гудерлинк проснулся окончательно и сидел несколько минут, ошеломленно помаргивая, прежде чем осознал нечто, от чего спина его мгновенно покрылась ледяным потом. Голос продолжал звучать наяву, вбивая в его мозг все то же непонятное, но парализующее своей жуткой инородностью сочетание звуков. Писатель хотел крикнуть, но только захлебнулся воздухом на вдохе. Все вокруг выглядело призрачным и нереальным, мало отличным от сновидения. Чувства были странно притуплены, все, кроме панического страха, так что Гудерлинк едва сдержал позывы внизу живота. Целых мыслей не было, только обрывки каких-то фраз и картин метались в мозгу, и он не мог понять, его собственные это фразы и образы или они навязаны ему кем-то, стремящимся вторгнуться в его мозг. Ему казалось, что он теряет рассудок, и он вдруг взмолился о смерти, обращаясь к некой силе, о существовании которой до этого момента даже не подозревал, да и теперь не знал, как ее правильно называть.