В долине лотосов - Гу Хуа

– Товарищи! Сегодня мы вместе с хозяевами радуемся постройке этого нового дома. Двое простых трудолюбивых супругов, полагаясь только на собственные руки, смогли скопить деньги на такой прекрасный дом. О чем это говорит? О том, что труд может обогащать и улучшать жизнь. Нам нечего страдать, мы должны жить счастливо. В этом и есть преимущество социалистической системы и партийного руководства! Это первое, о чем мы должны помнить сегодня, собравшись за столами, полными вина, кур, уток, рыбы, мяса и прочего. Второе – не забывайте, что все мы живем в одном селе. Как мы должны относиться к людям, построившим такой дом? Гордиться ими или завидовать им? Равняться на них или шушукаться за спиной? Я думаю, что мы должны равняться на них и учиться трудолюбию. Конечно, это не значит, что все мы бросимся торговать рисовым отваром с соевым сыром – путей для развития коллективного производства и домашних промыслов много! И третье. Вот мы постоянно говорим, что строим социализм, приближаемся к коммунизму, а ведь коммунистическое общество само к нам не придет, никто нам его не подарит. Несколько лет назад мы уже едали из общего котла, да только есть было нечего… Я думаю, что для коммунизма должен быть какой-то конкретный образец, в том числе и в нашем селе: чтобы люди не только хорошо питались и хорошо одевались, но и построили себе новые дома – еще выше и краше этого! Мы должны постепенно снести наши глинобитные домишки с соломенными крышами, дощатые бараки, старые лавки с заплесневевшими и почерневшими дверьми, даже покосившуюся Висячую башню и заменить их новыми домами с электричеством, телефонами. Тогда наша главная улица, покрытая каменными плитами, станет ровной и красивой, как в большом городе…

Поскольку старый солдат выступал не на собрании, его речь была встречена не только аплодисментами, но и смехом, возгласами одобрения, звоном сдвигаемых чарок. И все же некоторые ворчали про себя: неужто почтенный Гу захмелел после одной чарки? Неужто хорошая жизнь и новые дома – это уже коммунизм? Власти сейчас твердят о классах и классовой борьбе как основе революции: путь к коммунизму лежит через усиление классовой борьбы.

Вслед за Гу Яньшанем поднял чарку и произнес несколько слов налоговый инспектор. Когда он пожелал новоселам поскорее родить долгожданного сына, все сидящие снова захлопали в ладоши и одобрительно зашумели.

Вино было обычным, домашним: оно легко пьется, но в голову ударяет крепко. Подали кур, уток, рыбу, мясо – десять с лишним блюд на больших подносах. Особенно весело пили Гу Яньшань и Ли Маньгэн. Однако наблюдательные люди заметили, что на пиру почему-то отсутствует постоянный участник таких мероприятий – Ван Цюшэ. Он ни разу не забежал, доброго слова не сказал. В чем тут дело? Может быть, он переживает, что мало взял за свою развалюху, и не хочет смотреть на новый дом, построенный на ее месте? Или слишком занят рабочей группой, которая поселилась в Висячей башне и сделала его героем очередного движения? Но больше всего беспокоила догадка, что он что-то услышал, что-то знает и своим отсутствием являет высокую сознательность и бдительность.

Глава 2. В Висячей башне

Я уже рассказывал, что Висячая башня принадлежала богатому помещику и была построена целиком из ели, очень искусно. С нее открывался вид и на реку, и на гору, покрытую зеленью, и на красивые голые скалы. Все ее опоры и балки были сделаны из обтесанных еловых бревен, стены набраны из еловых стоек, полы и потолки – из еловых досок, а крыша – из еловой коры. С фасада, выходящего на главную улицу села, Висячая башня имела два этажа, а сзади четыре, потому что она была построена на горном склоне; На первом этаже когда-то держали свиней и коров, на втором был амбар – здесь хранился рис, крестьянская утварь и всякая всячина, третий этаж включал в себя кухню и гостиную, а четвертый – несколько спален. К третьему этажу сзади была приделана длинная галерея, с которой любовались солнцем, луной, звездами, облаками; эта галерея не имела никаких опор, поэтому дом и назывался Висячей башней. Человек, впервые появившийся здесь и увидевший Висячую башню с ее крышей из еловой коры, темно-коричневыми стенами, увитыми плющом, окружавшими ее банановыми деревьями, начинал чувствовать, что попал в какое-то удивительное и прекрасное место.

Перед домом прежде росло два ряда карликовых падубов, но после того, как дом стал добычей героя земельной реформы Ван Цюшэ, эти вечнозеленые деревца заросли колючей полынью в человеческий рост. Пышные бананы сзади дома наполовину высохли; та же судьба постигла и мандариновые деревья. На третьем этаже в специальном помещении раньше жила прислуга – теперь ее, конечно, не было. Ван Цюшэ обходился в основном этим этажом, а верхний этаж обычно пустовал и заселялся только товарищами, которых присылало начальство. Раньше, когда он еще не продал помещичью кровать, расписанную золотом и инкрустированную слоновой костью, он нередко спал на этой роскошной кровати и видел не совсем приличные сны. Порой ему казалось, что он сам помещик, что с ним пируют улыбающиеся женщины, которых он может обнимать, целовать. Лежа с закрытыми глазами на прохладной бамбуковой циновке, он думал: «Мать честная, сколько же баб перепробовал этот негодяй на этой же самой постели, под этим же одеялом? Интересно, каких среди них было больше: молоденьких или зрелых, полных или худых?» Он знал, что помещик в конце концов заразился сифилисом и умер в страшных мучениях, но не переставал завидовать ему. И в то же время проклинал его: «Так тебе и надо, мерзкий бабник!»

Известно, что пион даже перед гибелью остается соблазнительным. Так и помещичья кровать продолжала хранить запах пудры и румян, аромат женского тела. Постепенно у Ван Цюшэ выработалась странная привычка: лунной ночью, весенней ночью, летней ночью – в общем, любой ночью – вставать с постели, чуть ли не ползком пробираться к гостиной и заглядывать в нее, как будто там до сих пор веселится помещик со своими красотками. Потом, обнимая подушку, словно женщину, Ван Цюшэ бормотал:

– Дорогая, спой что-нибудь своему господину! Что именно? Да ты сама выбери! Ты ведь моя зазноба, а я – твое денежное деревце…

Так он разговаривал с подушкой, спрашивая ее о чем-то и сам же отвечая. В свое время среди сельских богачей было модно напевать арии из столичных опер, но Ван Цюшэ не знал оперных арий и был вынужден удовлетворяться деревенскими песенками:

Ах ты, миленький ты мой,Ах, моя красавица!Я взасос тебя целую,Что же ты кусаешься?…

Иногда он босиком носился по гостиной и спальням, точно гоняясь за кем-то. За кем именно? Он и сам не знал; наверное, за мечтой. Он огибал колонны, перепрыгивал через лавки, залезал под столы и бранился:

– Ох ты, плутовка, ах, негодница! Куда ты бегаешь, куда прячешься? Хи-хи-хи, ха-ха-ха… Вот плутовка, вот негодница!…

Набегавшись до полного изнеможения, он падал на свою роскошную кровать и замирал в неподвижности, словно дохлая змея. Но потом начинал чувствовать пустоту, горечь, унижение и плакал:

– Раньше у помещиков были и еда, и питье, и женщины, а мы, теперешние господа, можем только мечтать!

Соседи слышали эту беготню, прерываемую хихиканьем, бранью, и думали: не иначе как в Висячей башне появились лисы-оборотни, которые пользуются слабостями Ван Цюшэ и соблазняют его. Раньше некоторые старушки хотели женить Вана, чтобы он не ходил бобылем, но теперь они отказались от своих мыслей. А молодые женщины и девушки, проходя мимо Висячей башни, даже днем опускали голову и убыстряли шаг, чтобы не набраться всякой нечисти. Ван Цюшэ и сам сдуру рассказывал, что он несколько раз видел в своем доме обворожительную лису-оборотня, которая красотой и очарованием могла сравниться только с лоточницей Ху Юйинь. С тех пор он перестал спать на верхнем этаже – и не из-за того, что боялся оборотней, а потому, что опасался нервного расстройства, помешательства на сексуальной почве. По селу пошли слухи, что никаких оборотней он не встречал, а просто втрескался в Ху Юйинь, приставал к ней, получил от нее немало пощечин и отстал только тогда, когда Ли Гуйгуй пригрозил ему своим мясницким ножом, которым он резал свиней. Но поскольку Ху Юйинь и ее муж были людьми очень скромными и серьезными, эти слухи как-то не привились и быстро прошли.

Комната требует уборки, а дом – ухода. Когда Ли Госян со своей рабочей группой поселилась там, Висячая башня была уже не той, что прежде. Дом сильно покосился, Ван Цюшэ подпер его тремя бревнами, привязав к каждому из них для верности по тяжелому камню, и лунной ночью все это сооружение казалось виселицей с болтающимися на ней трупами, при одном взгляде на которые дыбом вставали волосы. Деревянные стены почернели от сырости и поросли крылатым папоротником. Правда, этот папоротник, иногда называемый «хвостом феникса», выглядел красиво и окружал дом как зеленая рамка. Ползучие растения, цепляясь за что попало, давно поднялись до самых верхних окон.