Марк Туллий Цицерон. Его жизнь и деятельность - Е. Орлов

Так пала республиканская свобода, а вместе с нею и сенатский режим. Цезарианцы восторжествовали, и республиканские вожди – Брут, Кассий, Секстий Помпей и другие – были заочно осуждены. Октавиан, Антоний и Лепид составили второй триумвират, и немедленно пошли обычные проскрипции и казни. Одним из первых был осужден наш герой. Плутарх передает, что Октавиан, помня отеческое к нему отношение Цицерона, два дня бился из-за него со своими коллегами, но на третий день принужден был уступить, заполучив от Лепида голову его брата, а от Антония – его дяди.

Цицерон получил известие о готовящейся ему судьбе на своей Тускуланской даче, где он жил с некоторых пор со своим братом Квинтом, готовясь уехать в Македонию к Бруту. Немедленно они отправились в носилках в Астиру, где у Марка была приморская вилла; но по дороге спохватились, что у них недостает средств для дальнейшего путешествия, и Квинт решил вернуться за ними в Рим. Грустно расстались братья, как бы предчувствуя, что больше не встретятся: подавленные горем и отчаянием, они долго рыдали друг у друга в объятиях, пока мысль о близкой опасности не заставила их разойтись. Квинт отправился в Рим, где сразу был узнан и убит вместе со своим сыном, а Марк успел прибыть в Астиру и берегом пробраться в Цирцею, откуда ему надлежало отчалить. Но здесь начались его обычные колебания и муки: он то хочет возвращаться, то готовится отплыть и, наконец, решает вернуться и хлопотать о помиловании. Он оставляет морской берег, идет по направлению к Риму, проходит несколько миль – и поворачивает обратно к Цирцее. Измученный и усталый, проводит он здесь бессонную тревожную ночь и поутру окончательно решает отплыть. Но не успевает лодка отчалить, как он раздумывает, высаживается вновь и велит нести его в его Фурмийскую виллу. Отупев от усталости и душевных страданий, он решается здесь переночевать; однако слуги его, узнав о близости убийц, насильно усаживают его в носилки и несут опять к морскому берегу. Но было уже поздно: убийцы под начальством Папилия, которого Цицерон некогда защитил от обвинения в отцеубийстве, вломились в дом и, не нашед никого, бросаются по указаниям одного из рабов вслед за беглецом. Они настигают его недалеко от берега. Видя бесполезность дальнейших усилий, Цицерон с мужеством загнанного зверя приказывает поставить носилки на землю и, приложив по своему обыкновению руку к подбородку, высунулся из-за занавесок и посмотрел своим палачам в глаза. Пораженные его жалким лицом, его безумным взглядом, они долго не решались исполнить приговор, пока один из них, Геранний, не собрался с духом и не нанес несчастному роковой удар. Это было 7 декабря 43 года. Цицерону отсекли голову и руки и отослали в Рим, и мстительный Антоний пригвоздил их к той самой ростре, с которой оратор некогда волновал слушателей своим блестящим красноречием.

Цицерон умер так же, как и жил: нерешительно и трусливо. Через всю его жизненную карьеру проходит красною нитью эта нерешительность, этот недостаток мужества смотреть судьбе прямо в лицо и переносить несчастия со спокойствием человека долга и силы. Отправляясь ли в изгнание или в свою провинцию, готовясь ли последовать за своим вождем или встретить смерть, – неизменно обнаруживает он шаткость в намерениях и малодушие в поступках, недостойных человека и общественного деятеля. Конечно, это был недостаток его характера, тем не менее многое, бесспорно, определялось еще и его принадлежностью к тогдашней буржуазии с ее привязанностью к собственности, с ее непостоянством в политике, с ее готовностью пожертвовать всем ради материального покоя и комфорта...

Отметим теперь общий характер его частной жизни. Человек, одаренный от природы богатыми способностями, живым воображением и чувствительным сердцем, Цицерон к тому еще стоял на вершине культуры своего времени, обладая большинством известных тогда знаний и отличаясь изяществом манер и вкуса. Он был, без сомнения, душою общества: тщеславный и малодушный, он, однако, подкупал всех, кто его знал, своей откровенностью, добродушием, тактом и лояльностью в своих личных привязанностях. Деликатность его обращения, остроумие его речи, его готовность всегда помочь друзьям и знакомым – все это привлекало к нему сердца современников, начиная от его вольноотпущенников и кончая Аттиком и Цезарем. Его семейная жизнь, не в пример семейной жизни других, была безупречной: он нежно любил свою жену, своих детей и других членов фамилии. В них находил он успокоение от тревог публичной деятельности, с ними делил он свои радости и свои страдания и им посвящал он задушевные свои мечты и надежды. К сожалению, это счастье было под конец его жизни сильно омрачено. Прежде всего он лишается своей любимой дочери Туллии, в заботах о которой он проводит всю свою жизнь: она была чрезвычайно несчастна в своем трехкратном замужестве, и, когда в 45 году умерла, горю Цицерона не было предела. Затем он был принужден развестись со своей женой Теренцией после двадцати с лишним лет верного сожительства; причины этого шага нам не вполне известны, но есть основание думать, что Теренция под старость обнаружила такую сварливость и вместе с тем склонность к мотовству, что жить с нею дольше стало слабохарактерному Цицерону невмоготу. Он женится после этого на своей богатой воспитаннице Публилии, но и с нею он принужден вскоре разойтись за то, что она чернила память Туллии. Единственный его сын также не оправдал его надежд: бездарный и безнравственный, способный исключительно на кутежи и разврат, он ничем не отличился в жизни, кроме как черной неблагодарностью к отцу, которого он не усомнился оклеветать перед Цезарем в надежде самому снискать расположение последнего. Цицерон в последний год своей жизни остается одиноким и одинокий же умирает, не имея даже кому послать свой прощальный привет.

В заключение нам необходимо взглянуть на его литературную деятельность. Она была обширной: Цицерон работал всю свою жизнь с редкой неутомимостью и оставил после себя, кроме огромной переписки, более 100 речей и многочисленные трактаты философского, политического и смешанного содержания. К сожалению, далеко не все эти сочинения дошли до нас: из речей его, например, только 57 сохранились в целости, а из остальных дошли либо отрывки, либо одни заголовки. Точно так же обстоит дело и с его трактатами: самые важные из них, “Республика” и “Законы”, изобилуют пропусками, извращениями и другими изъянами. Тем не менее, и того, что до нас дошло, достаточно, чтоб установить репутацию Цицерона как самого блестящего из римских ораторов и писателей. Его речи, по большей части действительно произнесенные, но всегда отредактированные, распадаются, естественно, на два отдела – судебные и политические, и лучшими из них признаются: пять речей против Верреса, четыре – против Катилины, все филиппики, а особенно вторая, и, наконец, знаменитая речь в защиту Милона, его шедевр. Мы зашли бы слишком далеко, если бы вздумали подробно рассматривать их; достаточно указать, что каждая из них представляет перл римского красноречия как по форме, так и по содержанию. Без сомнения, Цицерон далеко уступал Демосфену в серьезности и глубине чувства, в обилии идей, в искренности намерений; он нередко заменяет пафос риторикою и прикрывает скудость и убожество мысли потоком звонких слов; все же он недосягаемо высок в разнообразии содержания, в блеске формы, в меткости фразировки и изяществе стиля. Он обнаруживает необычайную гибкость и находчивость ума, соединенную с живой памятью и неистощимым богатством выражений, и, обладая к тому же еще и звучным, тонко-модулирующим голосом, равно как и импозантной фигурою, должен был оказывать на слушателей сильное впечатление. До нас дошло много анекдотов, рисующих власть его слова, и для иллюстрации приведем два из них. Некий Марк Оттон сильно раздражил против себя народ, предложив отвести всадническому сословию отдельные от остальной публики места на публичных зрелищах; когда он появился однажды в театре, его встретили таким шиканьем и даже угрозами, что ему пришлось спасаться бегством. На помощь ему подоспел Цицерон и, вызвав народ к соседнему храму, произнес такую блестящую речь, что народ мгновенно переменил настроение и приветствовал Оттона аплодисментами. В другой раз, значительно позднее, когда Цезарь был уже диктатором, Цицерон вздумал защищать перед ним помпеянца Лигария, которого владыка Рима осудил уже заранее. Узнав об этом, Цезарь добродушно заметил: “Что же, отчего и не доставить себе давно не испытываемого удовольствия – послушать Цицерона, когда я уже составил себе мнение о Лигарии как о дурном человеке и враге?” Но слушать Цицерона было то же, что слушать Сирену: речь была так патетична, исполнена такой прелести, что диктатор был тронут. Лигарий был прощен, чтобы вскоре после этого стать одним из заговорщиков 15 марта.