Марк Туллий Цицерон. Его жизнь и деятельность - Е. Орлов

Так жестоко поплатился Цицерон за тщеславие и бестактность. По предложению Клодия его объявили вне закона, и строгое наказание было объявлено тому, кто приютит беглеца. Его дворец на Палатинском холме, купленный у Красса за бешеную сумму и давно уже коловший глаза надменной аристократии, был снесен, а его место посвящено Свободе, роскошные виллы в Тускуле и Фурмии были разграблены и разрушены. Ему было запрещено жить ближе, чем на расстоянии 400 миль от Рима, и Цицерон, думавший было поселиться в Сицилии, среди своих бывших клиентов и друзей, принужден был переехать в Грецию и жить в Фессалонике, а затем, с декабря, в Диррахие. Отсюда он шлет домой, к Аттику и жене, письма, которые своей слабохарактерностью и малодушием вызвали упрек даже со стороны его апологетов. Никогда, жалуется он, человек не падал с такой высоты в такую бездну несчастия, как он. Он оказал республике услуги, с которыми не могут сравниться ничьи другие, и в благодарность за это она его отвергла, как отвергают врага и изменника. Участь его беспредельно скорбна, свет для него померк и жить дольше для него не имеет смысла. Друзья пишут ему, чтоб он бодрился и не отчаивался; но разве возможно бодриться ему, столь великому человеку, повергнутому в такое ужасное положение? Зачем, о зачем он не умер раньше, во дни своей славы, когда смерть была бы так сладка, так выгодна? Зачем друзья не посоветовали ему сделать это? Зачем не предупредили они его о грозящей опасности? Зачем не отговорили от последнего шага, не запретили ему казниться перед народом и просить пощады, как будто он в самом деле был виновен? Неужели дружба выражается лишь в позднем соболезновании и ненужных слезах? О, пусть они постараются всеми силами изменить народный приговор и вернуть его обратно в Рим, к его любимым местам и занятиям! Пускай не жалеют ничего, пускай не скупятся на просьбы, обещания и убеждения – лишь бы он мог воротиться назад к прежней жизни. Он просит их об этом со слезами на глазах, он умоляет их сжалиться над несчастным изгнанником и он обещает им свою вечную благодарность, свою вечную дружбу.

Эти жалкие причитания и моления возымели действие, и друзья стали лезть из кожи вон, чтобы вернуть его из ссылки. Первыми, естественно, поддались сенат и аристократия, для которых красноречие Цицерона всегда было украшением и оплотом и которые теперь, при виде его несчастий, смягчились и признали, что он ими достаточно уже искупил свою вину. Уже в июне 58 года в сенат поступило предложение одного из членов его вернуть изгнанника, но оно, как и другое в том же году, было преждевременно и не могло пройти через коммиции. К началу 57 года шансы значительно улучшились. Один из новых консулов П. Лентулл Спинтер был всецело на стороне сената, а Помпей, оставшись один в Риме после отъезда Цезаря в Галлию, стал мало-помалу склоняться туда же и вступать в соглашения с аристократией. В виде аванса и как залог его искренности с него прежде всего потребовали возвращения Цицерона, и Помпей стал хлопотать у народа об амнистии. Для борьбы с Клодием, все еще пользовавшимся большим влиянием в народных кругах, он сошелся с народным трибуном Милоном, достойным соперником Клодия в дерзости, решимости и находчивости. Во главе наемной толпы гладиаторов новый защитник Цицерона стал бороться со своим врагом, устраивая ежедневные схватки с ним и его приверженцами и терроризируя население боями и мятежами. Улицы Рима стали свидетелями беспрерывных смут, мостовые обагрялись кровью и устилались увечными и ранеными, и воздух оглашался криками победителей и стонами умирающих. Хаос стоял невообразимый, власть законов исчезла, и публика с волнением следила за перипетиями борьбы и выжидала ее результатов. К несчастью, силы противников были равны, и Помпеи, видя, что дело может затянуться надолго, принужден был прибегнуть к другим мерам. По его предложению сенат в мае 57 года постановил стянуть в Рим граждан италийских муниципиев, всегда, как известно, державших сторону сената, с целью подавить оппозицию городского населения численным превосходством. Мера была действенной, и 4 августа, при страшных беспорядках и кровопролитии, народное собрание провело требуемое решение.

Опала Цицерона, таким образом, кончилась, и, покинув Диррахий, он переправился в Брундизий, где его ждало семейство, а оттуда по знаменитой Аппиевой дороге медленно двинулся в Рим. Изо всех попутных городов ему выходили навстречу муниципалитеты с приветствиями и поздравлениями, и когда 4 сентября он прибыл в столицу, сенат, должностные лица и всадническое сословие приняли его с шумными овациями. При громе рукоплесканий взошел он на форум, а оттуда – на Капитолий, и здесь, как некогда в Афинах Демосфен, он произнес благодарственную речь богам и народу. “Италия принесла меня на плечах к Риму”, – говорил он впоследствии по поводу своего триумфа, и с этими словами нельзя не согласиться, если отождествить Италию с ее правящими классами.

Как ни кратковременно было изгнание Цицерона, но он запомнил полученный им урок: несмотря на внешний почет, который ему теперь оказывали, – ему вернули конфискованные земли и даже присудили вознаграждение в два миллиона сестерциев за убытки, – он довольно ясно понимал, что время политического расцвета для него прошло и что отныне центр тяжести переходит к другим, более сильным, нежели он. Занесенный в орбиту могущественных триумвиров, он вскоре убедился, что больше, чем на роль спутника их, он рассчитывать не может и что единственное, на что он способен, это – быть послушным исполнителем их воли. Правда, он не сразу мирится со своей новой ролью и некоторое время все еще продолжает мечтать о самостоятельной политике; но действительность разбивает его мечты, и он безусловно покоряется своей участи. В письмах к друзьям и знакомым он излагает свое новое profession de foi, говоря, что еще Платон учил, что граждане обязаны быть одних мнений со своими вождями, и отдает все свои силы и таланты в распоряжение триумвиров. Он поддерживает в сенате каждое предложение их; он слагает дифирамбы их подвигам и защищает их интересы на суде и в народном собрании. Чтоб иметь понятие об услужливости его, мы приведем три случая из адвокатской практики его в этот период.

Скавр, пасынок Суллы и кандидат на консульство 53 года, так растратился за время своего эдильства, что для поправки дел отправился в Сардинию в качестве пропретора. Грабеж имел гомерические размеры, и провинциалы привлекли его к ответственности. Тогда Помпей, который был женат на сестре Скавра, приказал Цицерону защитить его, и тот исполнил свою роль с таким успехом, что из 70 судей только 8 объявили себя против подсудимого. Освободившись, Скавр стал бесцеремонно подкупать избирателей, – и ему вторично устроили процесс; но на сцене опять появился красноречивый Цицерон, и шурин Помпея был опять объявлен невиновным.