Криница слов - Елена Александровна Асеева

же в противовес матери не была полной, она также не являла в одежде, в стиле держаться достойности поведения и ущербности материального. Волосы у неё были короткими и тёмными, ухоженные да окрашенные умелой рукой парикмахера, однако при этом потерявшие истинность дарованного от природы цвета, а потому, быть может, и сущность самого человека. Узкие, тонкие губы, изгибаясь, суетливо вздрагивали и трепетали. Они то растягивались в нервной улыбке, не придающей пригожести лицу девушки, а то и вовсе живописали на лице отчаянность или диковатую злость. От тех чуть зримых колебаний губ девушки, страдало, и всё её приятное лицо покачивался из стороны в сторону длинный с лёгкой горбинкой нос, уменьшались до тонюсенькой щёлочки очи, каковые миг спустя вновь расширялись и являли карие зрачки, словно готовящегося к броску хищника. Девушка вся… в целом, верно от кончиков своих ставших искусственными волос, до ноготков пальчиков на ногах, была худа, тонка, гибка. Белая футболка и голубые джинсы изящно обтягивали её изумительный по нежности и плавности линий стан, придавая ей прелесть присущую всему юному, чистому и только, что начавшему свой путь. Худоватые кисти рук с длинными тонкими пальцами во время разговора с матерью беспокойно перемещались по столу, прикрытому клеёнчатой скатёрочкой в небольшую голубоватую клеточку. Подушечки пальчиков ласково оглаживали бело-голубую с высокими бортами чашку, поводили по немного сбитой, выщербленной её грани. Девушка то обхватывала чашку, спутницу жизни этой семьи, ладонями, прижимаясь к её ещё тёплой поверхности, то порывисто отодвигала от себя, страшась от волнения раздавить тонкость фарфора, когда-то подаренного родителям на свадьбу… И тогда ж начинала постукивать дланью по полотну стола, прямо по истомленной от частого умывания клеёнчатой скатёрки, а после вдруг закрывала лицо ладошками и на мгновение затихала, стараясь справиться с переполнившими её душу страданиями, а очи солёными слезами.

– Зачем… зачем он так поступил мамочка, – наконец совладав с собой, да убрав руки от лица, проговорила девушка, а в глазах её столь ярых, насыщенных красками молодости блеснули крупные капли слёз. – Как он мог… твердить мне о любви, о чувствах, о нашем будущем… А потом взять и уйти, сославшись на то, что я его не понимаю, а значит и не быть нам счастливыми. И уйти, уйти к кому? К Катьке… к моей подруге. Значит, эти шуры-муры они творили натихую там за моими плечами, таясь и, судя по всему, посмеиваясь надо мной… Как это противно!.. Как!..Как!.. Скажи мне, мама, как он так мог поступить? Как? – требовательным тоном спросила она, точно мать непременно знала ответы на все её вопросы.

– Так бывает, доченька, – мягко молвила женщина и, протянув вперёд чуть полноватую, с округлыми формами руку, нежно провела пальцами по лежащей на столе деснице девушки. – Люди встречаются, влюбляются. Порой им кажется это навсегда, но проходит немного времени, и они понимают, что нет ничего общего с тем кто, как казалось, выбран насовсем… Наступает осознание того, что этот человек не тот с кем ты сможешь, сумеешь пройти долгий и тягостный, единожды радостный, путь от самого истока рождения любви до того последнего мига жизни– до смерти.

– Ах, мама, да чего ты в самом деле… о какой такой смерти, о какой жизни, о пути… при чём тут это, – надменно выпучив вперёд свои нежны губки, обиженным тоном проговорила дочь, и вновь поднесла к лицу раскрытые ладони, уткнулась в них и горько заплакала.

– Поплачь… поплачь девонька моя, может станет полегше… может, – нежно и тихо заметила женщина и надсадно вздохнула, переживая вместе с любимым чадом горечь предательства. – Всё пройдёт, – немного погодя добавила она, видя как сквозь неплотно сомкнутые пальцы дочери стали выскакивать крупные слезинки, и падая на клеёнчатую скатерку собираться в малые такие солоноватые лужицы. – Знаешь, говорят люди– время лечит… Лечит любую потерю, не только предательство, разлуку с близким, но даже и утрату родных… И если Валера так поступил, верно, не тот он человек, который нужен тебе. Не тот с которым ты станешь счастлива.

– Много ты знаешь о счастье, – сердито буркнула дочь, на маленечко прекращая хлюпать носом и вслушиваясь в сказанное матерью. Она чуть-чуть медлила, а после пробормотала не так ясно, но очень жестко, словно стараясь сейчас излить на ту, которая старалась не просто поддержать, а если получится и забрать на себя как можно больше дочерней боли. – Как будто ты была когда-то счастлива, любима… или любила кого-то… – гнев девушки нарастал, а в голосе появились злобные нотки… Теперь она окончательно решила выплеснуть всё, что давило её, заставляя надрывно бухаться внутри сердцу, что теснило душу, на того, кто подставляя плечо, мог всё снести, кто больше всех любил и дорожил ею. – Любовь… да, что ты мама о ней слышала, что знаешь. Скажи ещё мне, – и дочь отвела руки от лица, схватилась пальцами за край столешницы, будто пытаясь удержать равновесие, да окатила женщину, переполнившей её душу обидой и раздражением, – скажи ещё мне, что ты любила отца, и всё это время была с ним счастлива… С ним, который кроме бу-бу-бу да ры-ры-ры ничего путного за жизнь и не говорил.

– Говорил, – добродушно улыбаясь, откликнулась мать, делая вид, что не замечает гневливой горячности в словах дочери. – Он говорил и говорит, что любит меня, и я ему необходима как глоток воздуха, как порыв ветра и солнечный луч. Он говорит, что жизнь его без меня была бы пуста и тосклива.

Девушка от услышанного явно опешила, выражение её лица также молниеносно сменилось со злобного на удивлённое. Черты враз смягчились и даже лёгкое трепетание пробежавшее по губам, точно они желали расплыться в улыбке, ослабило их напряжение. От той нежданности она враз присмирела и, приоткрыв рот, всё еще хранивший на губах легкость красок оставленных помадой, еле слышно проронила:

– И когда… когда же он это тебе говорил? Сколько живу рядом с вами, никогда ничего подобного не слышала… Я даже не слышала, чтобы он, ну, как Валерка мой, называл тебя как-то нежно… Ну, там девочка, милая, солнышко, родная… только Вер… Вер… и всё.

– Ещё Веруньчик и Веруся, – дополнила молвь дочери мать, – ведь не всегда в тех нежных словах, которые ты перечислила звучит любовь.

– Так ты была счастлива? – вопросила дочь и протяжно вздохнула.

А мать внезапно слегка склонила голову на бок и, всмотревшись в полотно старой с выщерблинами и тонкими рубцами чашки, стоящей на столе, спутницы их долгой совместной жизни с мужем, задумалась.

«Что такое счастье? Спросите – вы. А я вам, не мешкая, отвечу– это миф, выдумка и наваждение. Нет, и никогда не было,