Избранное - Давид Самойлов

Повесть

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Часть I

Собиратель самоваров

Я говорю про всю среду,С которой я имел в видуСойти со сцены. И сойду.ПастернакМой друг-приятель Юлий КломпусКогда-то был наш первый компас,Наш провозвестник и пророкИ наш портовый кабачок.К тому же среди антикваровКак собиратель самоваровБыл славен. Шелкопер Стожаров(Всего скорее псевдоним)За то подтрунивал над ним.

Носил он гордо имя цезарево.А потому так наречен,Что был на свет посредством кесареваСечения произведен.Он не казался Аполлоном,Был хлипконог, сутуловат,В очках и с лысинкою ранней.Но в гаме дружеских собранийДержался, как аристократ.(Дворяне Кломпусы из ДанииЛет двести жили в захудании.)

Оставшись рано без родителей,Он был лишен руководителейПо шумным стогнам бытия.(Мы были для него — семья.)Он с непосредственностью детскоюСпустил все в доме. Но коллекциюСтаринных самоваров, чтоЕго отец копил со тщанием,Он (согласуясь с завещанием)Не променял бы ни на что.

На полках в комнате владельцаСтояло их десятка три,Серебряных, как лейб-гвардейцы,И медных, как богатыри.

Прочту вам небольшую лекциюПро эту ценную коллекцию.

В собранье Кломпуса-отцаДва превосходных образцаПосудин для готовки сбитня.Французский самовар «дофин».Голландский «конус». И одинПрекрасный представитель «клерков».Сосуд из «кёльнских недомерков»На две-три чашки. «Пироскаф».И десять тульских молодцов.Средь них — величиной со шкафКрасавец медный, весь в медалях,Любимец наших праотцов,Отрада сердца, бог трактира,Душа студенческого пира.

Еще английский — в форме глобуса.Американский в стиле «инка».И африканский «банго-бинго»,Особенная гордость Кломпуса.

Как разнородны! Как богаты!Увы, они лишь экспонаты.Ведь современники моиОтучены гонять чаиИз самоваров. Скромный чайникИх собеседник и печальник.А гостю, высоко ценимый,Подносят кофе растворимый.…В полуподвале возле Пушкинской(Владельцу — двадцать пять годов),Как на вокзале и в закусочной,Бывали люди всех родов.Любым актрисе и актеруБыл дом открыт в любую пору.Конферансье Василий БрамсТравил в передней анекдоты.Стожаров, постаревший барс,На кухне жарил антрекоты.Прихрамывая, в коридорВползал с трудом историк танцаИ сразу ввязывался в спорО смысле раннего христианства.Вбегали Мюр и Мерилиз,Соратники в драматургии.А также многие другие.

Здесь царствовала Инга Ш.,Звезда эстрады и душаЗастолья. За талант и тонкостьЕе любил в ту пору Кломпус.Точеней шахматной фигурки,Она крапленые окуркиРазбрасывала на полу.При ней потели драматурги,Томясь, как турки на колу.

Был в той ватаге свой кумир —Поэт Игнатий Твердохлебов.Взахлеб твердила наша братияСтихи сурового Игнатия.(Я до сегодня их люблю.)Он был подобен кораблю,Затертому глухими льдами.Он плыл, расталкивая льды,Которые вокруг смыкались.Мечтал, арктический скиталец,Добраться до большой воды.Все трепетали перед ним.А между тем он был раним.Блистательное острословиеСлужило для него броней.И он старался быть суровееПеред друзьями и собой.С годами не желал менятьсяИ закоснел в добре, признаться,Оставшись у своих межей.А мы, пожалуй, все хужей.

Как проходили вечера?Там не было заядлых пьяниц:На всю команду «поллитранец»Да две бутылки «сухача»,Почти без всякого харча.(Один Стожаров, куш сграбастав,Порой закладывал за галстук.)

И вот вставал великий орВ полуподвальном помещенье.И тот, кто был не так остер,Всеобщей делался мишеньюИ предавался поношенью.Внезапно зачинался спорО книге или о спектакле.Потом кричали: «Перебор!» —И дело подходило к пенью.Что пели мы в ту пору, бывшиеФронтовики, не позабывшиеСвой фронтовой репертуар?Мы пели из солдатской лирикиИ величанье лейб-гусар —Что требует особой мимики,«Тирлим-бом-бом», потом «по маленькойТогда опустошались шкалики;Мы пели из блатных баллад(Где про шапчонку и халат)И завершали тем, домашним,Что было в собственной компанииПолушутя сочинено.Тогда мы много пели. Но,Былым защитникам державы,Нам не хватало Окуджавы.

О молодость послевоенная!Ты так тогда была бедна.О эта чара сокровеннаяСухого, терпкого вина!О эти вольные застолия!(Они почти уже история.)Нам смолоду нужна среда,Серьезность и белибердаВ неразберихе поздних бдений,Где через много лет поэтНаходит для себя сюжетИли предмет для размышлений…

Когда веселье шло на спад,Вставал с бокалом Юлий Кломпус,Наш тамада и меценат.И объявлялся новый опус,Что приготовил наш собрат;Или на ринг рвались союзникиПо жанру Мюр и Мерилиз;А иногда каскады музыки,Как влага свежая, лились.Я помню дивную певицу.Бывало, на ее губахСмягчался сам суровый БахИ Шуберт воспевал денницу.Звучал Чайковского романс.(Казалось, это все про нас.)

Однажды, в предрассветный час,Я провожал домой певицу.В напевах с ног до головыБрели мы по Москве Москвы.И сонный Патриарший прудБыл очевидцем тех минут…Благодаренье очевидцу!

(Откуда вдруг она взялась,Поэма эта? ПолиласьВнезапно, шумно и упрямо,С напором, как вода из крана.)

Часть II

Сюжет

Поздно ночью из похода

Возвратился воевода.

Сказать по правде, Инга Ш.Была стремительная женщина.И потому она божественноОткалывала антраша.После концерта, где успех(Ей показалось) был неполным,Она себе сказала: «Эх!»И укатила к невским волнам.

А Кломпус без нее и дняНе мог прожить. И, у меняЗаняв деньжат, оформил отпуск.И в мыле, с розами, в пылуМахнул на «Красную стрелу».Но не предвидел Юлий Кломпус,Что это был опасный шаг,Что так же, как в известной повести,Случайно оказавшись в поезде,Войдет, купе окинет взглядом…(«Одернуть зонт,— как ПастернакСказал,— и оказаться рядом».)

Небесный гром! Она былаКрасавица. И так мила,Что описать ее не смею.(И я был очарован еюКогда-то. Давние дела!)

Красавица была женойПрофессора Икс Игрек Зетова(Давно мы знаем из газет его).Он был учен, и отрешен,И напрочь юмора лишен,И, видно, в результате этогоПредполагал, что он «лицо»И у него в порядке все.

Знакомство. Общие знакомые.— А для кого же ваш букет?— Для вас! — стремительный ответ.— Запасливость? Не потому лиОн чуть завял и запылен?— Для вас! — вскричал влюбленный ЮлийИ вдруг увидел, что влюблен.

Ох! Тут он был великий мастерИ распускал павлиний хвост.Он голубые изумрудыПоэзии — метал их грудыИ воспарял до самых звезд.Хоть речь его была бессвязна,Но в ней был ток и был порыв;Каскады афоризмов, рифмОн расточал разнообразноИ, красноречье утомив,Вдруг опускался на коленоИ задыхался вдохновенно:— Вы не моя! Но я счастлив!..

Конечно, Кломпус в этом — ас(Таких и нет уже сейчас),Но, на колено становясь,Был Юлий искрен до предела.(А искренность решает дело.)

Как свечка от жары истаяв,Она не смела молвить «нет».(Простит ли мне редактор ПаевСтоль легкомысленный сюжет!)Уже разнузданная страстьНад ней приобретала власть.Но, впрочем, это было после.И там-то весь сюжет. А этоПокуда и не полсюжета,Когда они плывут по НевскомуСквозь человеческий потокИ наш герой рукою дерзкоюПоддерживает локоток.Уже забыта Инга Ш.И гордо шествует повесаС улыбкой страстного черкесаИли (для рифмы) ингуша.Здесь я описывать не стану,Как он гулял с своей красавицейПо Ленинграду в эти дни(Отчасти, может быть, из зависти),И были счастливы они.Зато я описать могу,Как в чинном, вежливом кругуПоэтов ленинградской школыГерой с красавицей АлинойПровел однажды вечер длинный,Где рассыпал свои глаголыИ жег бенгальские огниСвоей столичной болтовни.Был выслушан без возражений.Но ветеран московских бдений,Носитель новомодных мнений,Как говорится, «не прошел»И разобиженный ушел.— Увы,— сказал он,— дорогая,У нас поэзия другая.

Поэты с берегов Невы!В вас больше собранности точной.А мы пестрей, а мы «восточней»И беспорядочней, чем вы.Да! Ваши звучные трудыСтройны, как строгие садыИ царскосельские аллеи.Но мы, пожалуй, веселее…

В Москве Стожаров встретил КломпусаКоротким замечаньем: «Влопался!»

А он все несся по прямой,Влюбленный, нежный, неземной…

Представлен Зетову женой,Он приглашался к ним на ужин.Беседовал с ученым мужем,Свои идеи развивая,Тайком Алине ручку жал.Его ученый провожалИ говорил жене, зевая:— Да, этот Кломпус интересен,Но все же слишком легковесен.И много у него досугу…

Однажды в Тулу иль в КалугуПрофессор отбыл на симпозиум.А Юлий вечерами позднимиКурировал его супругу.Но тут, на сутки или двоеРешивши сократить вояж,Вернулся в ночь профессор наш.Затрепетали эти двое(Наверно, рыльца их в пушку!),Но Кломпус голосом героя:— Не беспокойся! — ей сказал.И сам в одежде минимальнойОн вышел на балкон из спальнойИ пер по первому снежкуПо городу на ветерку.А как спустился он с балкона,Не знаем мы определенно.Он был герой. И дамы честьМог даже жизни предпочесть.

Итак, он полночью морознойСпешил без шапки, без пальто.Читатель спросит: ну и что?Как — «что»? Схватил озноб гриппозный.Потом, как ядовитый гриб,В нем начал развиваться гриппИ вирус множился серьезный.Антибиотик не помог.Серьезно Юлий занемог.(Я в медицине не знаток,Чтоб описать болезнь детальней.)Ему грозил исход летальный.

Читатель мой! Не будь жесток.И легковесным не считайСюжет, которого итогНа гробовой подводят крышке.И не суди, судить привыкши,А дальше повесть почитай.

Часть III