Готы - Иван Аксенов

Перед глазами попеременно — то темнело, то возникал вдруг откуда-то неестественный резкий свет. Мысли исчезали из головы, пока постепенно не сменились совершенно шумом, напоминавшим помехи при настройке радиостанций: сквозь шипение слышались обрывки фраз, произносимых внутренне — различными голосами. Определить смысл и происхождение фраз, мелькавших, перемешивавшихся и дававших результатом странные визуальные образы — оказывалось совершенно невозможно. Благодатский и — не пытался: бежал, пока хватало сил, а когда силы иссякли — останавливался посреди какого-то двора, прислонялся спиной к оказывавшемуся рядом дереву и сползал на землю. Дождь совсем переставал, только ветер, шумевший где-то высоко в ветвях дерева, сбивал скопившуюся на листьях воду и сыпал ее вниз: на голову, с которой во время бега сбился капюшон, на плечи и на ноги Благодатского: чувствовал, что джинсы — до колен забрызганы и перепачканы жирной грязью.

— Эй, пацан! — звал вдруг его кто-то.

Поднимал голову, смотрел: в нескольких шагах от него, рядом с автомобильным гаражом-ракушкой — стоял столик с двумя лавочками, прикрытый от непогоды навесом и освещенный свисавшей с толстого черного провода электрической лампочкой. Там сидели двое мужиков: взрослые, небритые, в вязаных шапках — наливали и пили гранеными стаканами, закусывая чем-то из высокой консервной банки. Подходил к ним, присаживался за стол. Говорил:

— Потерялся, бля…

— Коля, — представлялся один.

— Федя, — представлялся второй.

— Федюня? — удивлялся Благодатский.

— Федор, — поправлял мужик. — Пить будешь?..

И слова его звучали скорее не как вопрос, а — как утверждение: наливали, и выпивал Благодатский всё, что налили. Морщился, лез пальцами в высокую консервную банку. Вылавливал оттуда что-то, закусывал. Морщился еще сильнее. Не спрашивали — откуда, кто и зачем: продолжали прерванный разговор — об автомобилях, постепенно втягивали в него новоприбывшего: ничего не понимал в машинах, не умел даже различать модели «жигулей», но — старательно участвовал в беседе, высказывал суждения, хотя и чувствовал, что говорит полную ерунду. «Да они, наверное — тоже», — успокаивал себя и пил: чем больше пил, тем ровнее и складнее тянулась беседа. Потом вдруг, после очередного не понятно уже какого по счету граненого стакана — всё исчезало.

— Приехали, просыпайся! — орал над ухом Благодатского хриплый голос. Открывал глаза, видел: внутренности трамвая: задние сидения; напротив него стоял — по виду: водитель. В грязном оранжевом комбинезоне, с толстой щеткой усов, будил он Благодатского и протирал перемазанные маслом руки — тряпкой.

— Это, я… где? — интересовался Благодатский и чувствовал сильную боль в голове и — под левым глазом. Трогал: синяк.

— На конечной остановке, где… Вылазь давай, я сломался, не поеду сейчас никуда.

— А… да, конечно… — ничего не мог понять и вспомнить. Вставал, шел к выходу и замечал — что на ногах нет ботинок. Удивленно оглядывался по сторонам, смотрел под сидения: не было. Медленно спускался трамвайными ступенями, выходил на улицу. Стоял на мокром асфальте, направлял взгляд — в серое утреннее небо и пытался сообразить — что же теперь сделать. Закуривал: с удивлением обнаруживал в кармане — телефон. Оглядывался по сторонам, спрашивал у случайного прохожего:

— Где метро?

— Там, — махал рукой. — Три остановки проехать. Да ты бы обулся, парень…

— Во что? — угрюмо затягивался Благодатский.

— А вон — видишь, площадка пустая, с шинами автомобильными? Там водить учатся. Ступай туда — обуешься, — уходил.

«Бред какой-то. Настоящий бред», — думал Благодатский, но — на всякий случай шел на площадку. Видел на асфальте — почти новые кеды: синие с белыми полосками. Мерил: подходили. Решал: «Ну и хуй с ними, с ботинками… Им сто лет уже было, даже рваться сбоку начинали…» Отправлялся — искать метро, находил и ехал домой.

В общежитии — будил Неумержицкого.

— Ого, ни хуя себе! — оценивал тот — синяк под глазом. — Это она — прежде чем помириться, что ли?..

— Я её — не видел …

— Как это? Совсем не видел? А где ночевал?.. — не мог догадаться по одежде не проснувшийся до конца Неумержицкий.

— Не то что совсем… Так, издалека видел. Бля, да ты посмотри на мою одежду — где я ночевал? Хуй его знает где, на улице наверное.

— А переобулся где? Тоже на улице?.. — вставал с постели и неторопливо принимался делать зарядку.

— Не поверишь, но типа того… — не разуваясь и не переодевая грязной одежды — Благодатский падал на кровать и в деталях рассказывал о приключениях прошлой ночи. Не говорил только — про разбитое окно, говорил: — Промазал.

— Ну ты и отморозок! — удивлялся Неумержицкий. — А кто отмудохал — не помнишь, значит?

— От последнего стакана до трамвая ни хуища не могу вспомнить… Неумержидский, будь другом — сгоняй за пивом, я сейчас сдохну…

— Ладно, сейчас. Ты бы хоть штаны снял грязные — всю постель загадишь… — одевался и уходил. Возвращался с пивом: качал головой — глядя на раздевшегося Благодатского: без штанов и в футболке — садился он за стол, открывал пиво и начинал пить. Неумержицкий уходил чистить зубы, после — присоединялся к Благодатскому.

Сидели за столом, пили пиво, молчали. Смотрели из окна: там, насколько хватало взгляда — тянулись дома, редкие мокрые деревья и спокойное серое небо.

— В институт пойдешь? — спрашивал у Неумержицкого.

— Как я могу идти в институт, когда моего друга так жестоко избили? Конечно же — нет, останусь в общаге и стану ухаживать за тобой!

— Скажи лучше — впадлу, юморист… — хмуро взглядывал на него Благодатский.

— Ну да, впадлу, — серьезнел Неумержицкий. — Я вечером сегодня — к брату собираюсь съездить в общагу. С ночевой, ему там помочь чего-то нужно. Хочешь — поехали вместе, в компьютере покопаешься…

— А спальное место там будет?

— Не знаю, наверное. Да хули — выспись тут, а там — потусуешь ночку, потом сюда приедешь и завалишься.

— Ну да, можно, — раздумывал Благодатский: знал, что старший брат друга по комнате — учится в Физико-Техническом институте и проживает в общежитии, оснащенном локальной компьютерной сетью — в которой неоднократно находили они фильмы и музыкальные записи, смотрели и слушали, переносили на компактные аудио-носители. Ездили туда редко: общежитие находилось возле города Долгопрудного, добираться до которого приходилось электричкой: при этом — часто там оказывался занятым компьютер и не хватало места, чтобы улечься спать.

Выпивали пиво: Неумержицкий садился читать книгу, Благодатский — засыпал.

Вечером — собирались и отправлялись. По дороге до метро — видели ближнего иностранца: высокий, в спортивном костюме, с гнутым носом — стоял он и кричал на маленького щуплого мента. Мент пытался что-то отвечать и казался изрядно напуганным.

— Видал? Ни хуя себе — хач на мента орет! Первый раз в жизни такое вижу. Как это вообще — может быть?.. — поражался Неумержицкий.

— Наверное, это — какой-нибудь очень важный хач: заведует тут игральными аппаратами или еще какой хуйней. А мент — молодой и не обученный как следует…

— Все равно — странно.

— Чем ты мне всегда нравился, Неумержидский, так это — детски-непосредственной манерой удивляться всякой хуйне. Подумаешь… — говорил не менее удивленный Благодатский и прибавлял шаг.

Добирались до платформы отправления электропоездов: проходили вдоль, до самого конца — до забора. Перелезали — чтобы не платить. Доходили до карты движения и расписаний: изучали.

— А, блядь, — ругался Неумержицкий. — Ближайшая электричка — до Долгопы… Придется ехать: следующая — не скоро.

— Погано, — соглашался Благодатский: вспоминал, что некоторые электрички — не останавливаются возле института и общежития, но проезжают мимо: приходится тогда вылезать в Долгопрудном, идти от которого — недолго, но опасно: гопники в тех краях славились необыкновенным зверством и тупоумием; сознательными студентами создавались даже специальные формирования — для борьбы с ними. — Мне после вчерашнего — не хватало только еще сегодня на гопоту нарваться…

— Да они испугаются тебя, убегут, — убежденно говорил Неумержицкий и добавлял: — В натуре — хуево выглядишь…

— Надо думать… — кивал Благодатский. — Любовь, Неумержицкий, злая штука. Часто вот так вот бывает — возьмет, да и напиздюляет тебе ни за что ни про что…

— Ты, Благодатский, — поэт! — смеялся. — А напиздюляла тебе не любовь, а те алкаши, с которыми ты бухал…

— Я тебе — в метафорическом смысле излагаю, мудак. Если бы не любовь — хуя бы я в такой ситуации оказался… — стояли на платформе в ожидании среди прочих пассажиров и разговаривали.

— Ты? Ты бы оказался, ты бы еще не в такой ситуации оказался! У тебя шило в жопе — без приключений двух дней прожить спокойно не можешь, ломать начинает — без приключений. Скажи еще — не так…