Записки о французской революции 1848 года - Павел Анненков

Физиономия Парижа в марте месяце 1848

Разумеется [восстание], что с падением Дюшателя, так строго воспитавшего Париж в своей системе приличия и подавления народных фантазий, Париж вдруг изменился. Пассажи и галереи наполнились свободными женщинами и лоретками, которым прежде строго воспрещалось посещение публичных мест. Тротуары самой аристократической части бульваров [наводнились] захвачены шарлатанами, комедиантами, нищими, продавцами лохмотьев и даже [разносчиками] основателями азартных игр, рулетки, фараона, которые выманивают публично у детей, женщин, работников последнюю их копейку на приманку выиграть пряник, ножичек, карикатуру на Гизо или Лудвига-Филиппа! Нельзя почти нигде пройти, чтоб не натолкнуться на группу довольно плотную, загораживающую дорогу, в середине которой рыжий человек показывает танцующую обезьяну, или несчастный певец дерет во все горло республиканские, песни, или, наконец, мальчишка, разостлав коврик, кувыркается страшным образом перед скупой и мало великодушной публикой. Так как все это делается непременно под тенью трехцветного знамени, то вы издали можете видеть эту вывеску нового рода. [Я видел одного молодца] С паденьем серьезных индустрии развились в одну минуту ничтожные и нищенские, наподобие итальянских. На каждом повороте и при входе в каждую галерею неимоверное количество мальчишек, женщин, детей, работников оглушают вас предложением журналов, пасквилей, листков со стихами и разных ничтожностей, начиная с кокарды до коллекции гвоздиков, пуговиц и проч. Vouez «La Presse»! Vouez «Le Nationale!» [111] проч. Иногда бывает трудно пробиться сквозь эту толпу. Но, вместе с тем, чем сильнее завладевают богатыми кварталами самые низшие слои демократии, тем реже делается на них циркуляция. Богатые отпускают своих кучеров, лошадей и спешиваются, словом, как все {69} . Вы можете видеть [иногда] часто эти иронические и несколько презрительные лица, вокруг которых волнуется [этот] шумный поток [нескольких] индустрии нижнего слоя, неожиданно выкинутый на них революцией. О нищих и говорить нечего. Вообще можно подумать, что революция была сделана с намерением показать Парижу, сколько в нем есть людей с переломанными руками и ногами, женщин, похожих на [обезьяну] издыхающую обезьяну, нищеты, отчаяния и позорной промышленности, унижающей человека.

Дюшатель, вероятно, умирает от негодования в Лондоне при известии об основании более 80 клубов в Париже {70} . Мы уже дали некоторое понятие о них. До сих пор они представляют зрелище самой разнузданной фантазии, чудовищных соображений, народной мысли, выпущенной на волю и гуляющей по горам и лесам. Частые драки не исключены нимало из заседаний, как еще это доказал недавно знаменитый клуб Бланки. Чтобы иметь [некоторое] понятие о материалах их совещаний, самом образе их [упомяну прежде], стоит только привести несколько фактов. В одном клубе (institution oratoire {71} ) толковали о составлении двух Палат правительственных: одной la chambre des talentes [112] , в которой будет заседать знание и соответствовать старой Палате депутатов, в другой la chambre de la vertu [113] , куда вместятся все, получившие Монтионовскую премию {72} добродетели и заместит Палату пэров. По случаю коммерческого и финансового кризиса, в разных клубах появились прожекты, достойные быть сохранены историей. Говорить нечего, что вследствие социальных теорий, крайне льстящих народу и в эту минуту торжествующих, отовсюду слышны голоса: выкупить железные дороги – отдать Правительству, выкупить акции банка и отдать его Правительству, выкупить у хозяев фабрики, мастерские, закрывающиеся от недостатка [капиталов] убегающих капиталов и отдать их Правительству, обложить пошлиной дома, патенты, жильцов первых этажей, чиновников и проч., но шеф-девром в этом экспедитивном роде представил опять клуб Бланки. Там была предложена мера, чтоб заставить обнаружить скрывающуюся монету – приказать, чтоб каждый 5 франковый имел еще особенный штемпель (неразборчиво) , что и заставит владетелей принести их на монетный двор как можно скорее для штемпеля. Правительство узнает таким образом скрывателей монеты. Об освидетельствовании вояжоров и говорить нечего. Мысль эта даже диктаторским декретом Эммануила Араго приведена в исполнение в Лионе и подняла здесь и там снова жаркую полемику. По декрету Араго все свидетельствуются на таможне, и каждый имеет право вывезти только 500 фр. Жирарден в своей «Прессе» даже возвысился до геройства – объявил эту меру тиранией, достойной восстания и сопротивления до смерти [114] .

Но, кроме клубов, беспрестанно созываются частные совещания разных сословий: [так созваны, например] по призыву собираются лакеи (неразборчиво) потолковать о своих отношениях к господам, комми магазинов, garçon [115] кофейных, переносчики, водоносцы, hommes de peine [116] и проч. Совещания их нисколько не хуже и нисколько не лучше клубных совещаний и до сих пор повели к одинаковому результату, а именно: к совершенному status quo. Комми, между прочим, предлагали требовать у Правительства права оставлять свои магазины в 7 часов, чтобы иметь время с другими своими согражданами предаваться удовольствию публичных балов, спектаклей и забиванию бильярда, без чего равенства не может быть. Кофейные слуги предлагали не платить хозяевам за разбитые рюмки, резчики предлагали даже восстановление гербов, необходимо нужных для процветания их ремесла. Кучера сделали даже маленькое возмущение {73} , требуя прибавки 1 фр. жалования, и один день в Париже не было ни одного дилижанса, ни одного омнибуса, ни одной публичной кареты. Они получили от хозяев требуемое. На этом пути не отставали и действовали цехи, ремесленные корпорации: две недели ходили они толпами в Ратушу объявлять Правительству свои требования, нужды, которое лично и красноречиво благодарило их за содействие в основании Республики и льстиво обещало златые горы в будущем, основываясь особенно на комиссии для работников Луи Блана. На этом шуме не отстал и прекрасный пол. После предварительного совещания, прачки ходили процессией в Ратушу, во-первых, объявить свое согласие на учреждение Республики и, во-вторых, требовать прибавки 50 сантимов жалования в день, за ними следовали пудосардки [117] и рыночные дамы, савояры, наконец, трубочисты, бродячие торговцы и проч. Всех больше отличились мостовщики. Зная, как попорчена парижская мостовая баррикадами и как желает Правительство восстановить поскорее сообщение, они требовали 8 франков в день вместо 4-х прежних. Это увеличение платы показалось даже Луи Блану несколько излишним и мало патриотическим: им отказали! Так всегда рядом идут рука об руку великое и комическое, огромные народные стремления и узкие эгоистические соображения!

После бесчисленных процессий ремесел явились процессии от городов, от советов, от учебных заведений, наконец, от народов: немцев, англичан, ирландцев, поляков, ходивших поздравлять в лице Временного правительства всю Францию и выражать свои собственные надежды и требовать ее нравственного пособия. Каждый шаг, каждая процессия, каждый народ являлись со своими знамёнами. Весь город [во всех направлениях] буквально перекрещивался депутациями в разных направлениях, знамена колеблются ветром, революционная песня раздается громко, пугая бедных торговцев, и прохожие сторонятся. Никто не работает, разумеется, увеличивая тем правительственный кризис. Наконец, составлялись просто прогулки, без цели, толпами, под знаменами днем и факелами ночью: последние с «Марсельезою» особенно распространяли ужас, обходя все кварталы города. В Ратуше бессменно сидит или какой-нибудь член Правительства для приема депутации, или мэр со своими помощниками: Мараст (Бюшед) {74} , Адам. Они беспрестанно встречают толпы, говорят речи, отпускают их: в городе их просто называют machines a réponse [118] . Работа Правительства, и без того не малая, делается почти [непостижимо] нечеловечески тяжела, но держатся. К Ледрю-Роллену на двор недавно нахлынула сотня работников: они посадили дерево свободы на Марсовом поле, работая для этого без отдыха два дня, и требовали, чтоб министр лично прибыл pour arosser l'arbre de liberté [119] . Роллен просил часок времени, клялся, что зайдет, что будет, но позднее. «Пускай работает, – отвечали работники, – мы подождем здесь на дворе, а будет иначе, завтра придет нас несколько тысяч». Поехал открывать дерево свободы Роллен и речь сказал. Это просто праздник демократий!

Кстати о деревьях свободы {75} . В последние дни месяца напала на мальчишек мания сажать эти деревья: их уже теперь несколько десятков на разных площадях. Обыкновенно берут попа, привозят гибкий тонкий тополь, заставляют первого благословлять его и вечером приказывают освещать все окружные дома, пускают петарды, стреляют из ружей. Так как новые gardiens de Paris, заменившие старых сержантов города, еще не смеют показываться, войска народ никак не хочет пускать, а национальная гвардия боится разгонять группы, то часто пять или десять мальчишек поднимает на ноги любой выбранный ими квартал. В Пале-Рояле они стреляли из ружей вокруг посаженного ими дерева на дворе, приказали освятить его, пускали ракету и петарду, плясали и орали целый вечер. Торговцы начинают попривыкать ко всем этим капризам республиканской жизни. Правительство, чрезвычайно сильное в отношении политических партий, совершенно [бессильно] обезоружено перед каждой уличной группой, что и заставило «National» сказать с великим основанием в ответ на яростные укоризны «La Presse»: «le pouvoir est faible, dites-vous. Mais en ceci encore il y a singulièrement à distinguer. Oui, le pouvoir est faible pour certaines choses; tellement faible qu'il ne peut même pas réprimer ces désordres vexatoires et arbitraires, qui depuis quelques jours forcent à illuminer tantôt un quartier de Paris, tantôt un autre… Mais, en revanche, il est tellement fort que le parti conservateur tout entier, qui il y a un mois, tenait le pouvoir et que est encore le plus grand détenteur de la richesse, est absolument impuissant contre lui…» [120]