Золотой адмирал - Френсис Мэсон

— Теперь, клянусь всевидящими глазами Господними, — он хлопнул себя по колену, — они наконец-то, наконец-то в нашей власти!

Рыжий помощник капитана Фостера многое дал бы, чтобы узнать, кого имеет в виду Ноллис, говоря «в нашей». Это неожиданное вторжение в круг великих дел и знаменитостей увлекло молодого человека, до этого объятого столь благоговейным страхом, что он боялся даже открыть свой рот перед контр-адмиралом, занимавшим такое же высокое место, что и грозный, хотя, может, скорее вспыльчивый, Мартин Фробишер. И все эти предприимчивые люди, Хоукинсы, Джон и Уильям, Феннер, сэр Уильям Винтер, сэр Ричард Гренвилль и остальные, в глазах общества стояли всего лишь на ступеньку ниже того несравненного, бесподобного, буйного и непокорного моряка сэра Френсиса Дрейка. Он был не только первым англичанином, совершившим кругосветное плавание, но и первым, кто вернулся на родину нагруженным по планшир добром, вывезенным из Перу, Ост-Индии и некоторых испанских колоний Тихого океана.

Ранней осенью 1580 года из трюма «Золотой лани» выгрузили не менее пяти миллионов фунтов[27] чистого золота. Неудивительно, что по всей Англии, Голландии и протестантской Франции, как в замках, так и в крестьянских лачугах, лились всевозможные вина и провозглашались тосты за здравие Золотого адмирала.

Только подумать! Он, ничего не значащий Генри Уайэтт, выходец из Хантингдоншира, предстанет сейчас перед этим блистательным, почти легендарным флотоводцем.

Несомненно, что стрельба из крошечных их орудий и поспешное прибытие шлюпки начальника порта — все это вызвало интерес у команды «Бонавентура». У поручней собралось довольно много загорелых, одетых в грубое платье матросов, которые с любопытством, но молча взирали на шлюпку начальника порта — молча, поскольку сэр Френсис Дрейк первым из флотоводцев установил хоть какую-то дисциплину на английских военных судах. Что касается этого вопроса, на купеческих судах и на борту большинства кораблей королевы формальные отношения между офицерами и рядовыми матросами были, как правило, неизвестны или игнорировались.

Именно Дрейк ужаснул и вызвал враждебность к себе многих из членов старой аристократии, настаивая на том, что всякий джентльмен, служащий на его кораблях, должен «тянуть и тащить вместе с матросами» — революционное нововведение! До той поры ни один благородный офицер не снисходил до того, чтобы пачкать свои руки, выполняя на своем корабле какую-либо физическую работу. Собственно говоря, во многих случаях эти белоручки погибали из-за своего упрямого нежелания оказать матросам содействие в минуту угрозы всему кораблю.

Шлюпка ловко проскользнула под высокий кормовой подзор «Бонавентура», и ее гребцы, как водится, вскинули весла. Уайэтт тем временем смотрел вверх и восхищался прекрасно расписанными маслом и позолоченными резными орнаментами на полуюте флагмана и кормовой галерее. Для английского судна это была тонкая работа, хотя вряд ли сравнимая с украшениями на аналогичном итальянском или испанском судне. На последних красовались бы захватывающие дух лепные украшения, работы резчиков и любое количество фигур религиозного характера.

— Вон там, на полуюте, — вдруг проговорил Ноллис с какой-то благоговейной интонацией в голосе, — стоит тот самый доблестный джентльмен, которому вы должны будете повторить свой рассказ.

На самой высокой надстройке полуюта ожидал плотный приземистый человек в смелом наряде, состоящем из голубого плаща и канареечно-желтого дублета, оттеняемых желто-красными широкими шароварами над шелковыми чулками схожего оттенка. Соломенного оттенка были и короткая заостренная борода этого знаменитого человека короткие усы и волосы, достигавшие воротника.

Когда вахтенный «Бонавентура» бросил линь, змеей скользнувший в шлюпку, он в своем коротком голубом плаще склонился над выкрашенным в красный цвет поручнем, и так впервые Генри Уайэтт оказался в положении человека, глядящего в лицо тому, чье имя неизменно звучало в проклятиях каждого португальца и испанца.

Прежде всего притягивали его большие, широко расставленные глаза, светившие чистой и очень яркой синевой на цветущем, довольно округлом лице с мелкими, но правильными чертами. Уайэтт также заметил, как густые светлые брови великого моряка резко взмывали к наружным своим концам, а затем так же резко изломом падали вниз. В теплом июньском свете можно было различить крупную жемчужину грушевидной формы, свисавшую с левого уха, тогда как на тяжелой золотой цепи, которую он носил под небольшими простыми брыжами, сверкал большой бриллиант.

С некоторым любопытством заглянув вниз, сэр Френсис Дрейк вдруг заинтересовался высоким рыжеволосым парнем, глазеющим на него с таким напряженным вниманием. Волей-неволей он почувствовал, что его привлекает что-то «простое, английское»в этом молодом человеке, а также искренняя прямота его взгляда в сочетании с коротким носом, мощной челюстью и прямыми темно-рыжими бровями. Дрейк опытным взглядом с удовольствием отметил солидную ширину плеч этого торгового моряка. Давно уже славящийся своей непостижимой способностью умело оценивать людей и управлять ими, адмирал королевы оказался озадаченным: почему именно этот парень из нескольких человек, что прибыли в шлюпке, так возбудил его любопытство?

До смертного своего часа не забудет Генри Уайэтт ни малейшей подробности этой сцены, разыгрывающейся теперь в просторной капитанской каюте «Бонавентура». Ряд тяжелых освинцованных окон, выходящих на галерею кормы, были распахнуты, чтобы впустить и солнце, и ветер, дующий из графства Кент, целиком окрашенного весной в сине-зеленые краски и пропитанного простым ароматом клевера многих сочных заливных лугов и цветущих фруктовых деревьев.

Сразу же стало очевидно, что сэр Френсис Дрейк не имел желания ни стушеваться, ни удаляться. Он сидел совершенно прямо в своей увешанной гобеленами каюте в массивном дубовом кресле, покрытом изумительной резьбой и обитом штампованной алой кожей. Уайэтт решил, что когда-то оно находилось среди высокоценимых личных вещей какого-нибудь испанского или португальского вице-короля.

По обе стороны компактной и невыразимо живой фигуры стояли блестяще одетый адъютант и светловолосый мальчик-слуга. Горстка офицеров высокого ранга, включая командира флагманского корабля Томаса Феннера и капитанов Джона Вогана и Джорджа Фортескью, оставались с непокрытыми головами и молча ожидали, когда заговорит адмирал королевы.

Капитана Фостера, красного как свекла, это обстоятельство очень удивило. На любом другом английском военном корабле, где ему когда-либо приходилось бывать, благородные господа так старались перекричать друг друга, что ни слова нельзя было разобрать.