Такой нежный покойник - Тамара Кандала

Жаркая, набитая москвичами и приезжими столица была в их распоряжении. И они открывали Москву заново. Вместе. Как влюблённые туристы какую-нибудь Венецию. Состояние их душ превращало любую неприглядную реальность в волшебно-романтический сон.

Был самый конец девяностых. Страну худо-бедно удалось накормить – зарубежные займы хоть и «распиливались» нещадно, но народу кое-какие крохи всё же перепадали. Появился хилый средний класс. Деньги, заработанные по́том и кровью. Были и шальные – от перепродажи воздуха. Телевидение, радио, газеты – все отвязались по полной, книги издавались такие, о которых ещё недавно можно было только на кухне шептаться, а теперь вон они, все полки забиты. Писателем и бандитом мог стать каждый – многие и стали.

Москва бурлила, как огромный котёл, в котором смешалось всё: наглость нового богатства, убожество и зависть «непристроившихся», воспрянувшая на волне ельцинской свободы интеллигенция, малиновопиджачные воры в законе и татуированные бандиты в трениках, прошедшие за эти годы целую школу жизни, от ковбойского отстрела до положения уважаемых руководителей предприятий, директоров банков и рынков.

Люди обогащались и разорялись с фантастической скоростью. Головы кружились от небывалых доселе дьявольских возможностей и от далеко небеспричинного страха потерять разом всё, порой вместе с жизнью. В столице, один за другим, открывались новые клубы и рестораны, всё круче, всё дороже, бутики со шмотками прямиком из Парижа и Милана. Город кишел проститутками всех калибров, диким числом беспризорных детей всех национальностей, старушками с подозрительно опрятными лицами и совершенно потерянными стариками с медалями на груди, вместе с алкашами роющимися в помойках, и повсюду поджидавшими – чуть ли не на каждом светофоре и в каждом переходе – профессиональными нищими.

И изо всех щелей врачеватели, колдуны, экстрасенсы гражданам предлагают немедленное излечение души и тела, медицинские приборы, «снимающие статическое электричество с кармы», любовные напитки, тут же привораживающие и отвораживающие и сулящие немедленное счастье и гармонию.

И люди шли, шли, шли. Так удобно вручить свою душу и тело «специалисту» – никакой ответственности.

Ну и конечно, всякого рода тёмные типы, на всех углах предлагающие «делать бизнес» тут же, не сходя с места.

А несчастная страна по-прежнему ждала героя, который сильной рукой потащит к великому будущему… и будет ли это потомок чекистов с холодными руками или имперец в аксельбантах с гусарскими усами и казацкой шашкой – разница невелика, у каждого из этих образов есть свой ореол силы и власти, столь притягательный для народа…

Русская матрица, ёптыть.

«Дедушка» вот-вот уйдёт вместе с проворовавшейся «семейкой», придёт какой-нибудь молодой, трезвый, сильный, честный и умный, настоящий демократ, завершит окончательно позорную войну в Чечне и поставит многострадальную Россию на здоровые западные рельсы развития. Никто не знал, откуда он такой возьмётся, но все верили, что он где-то есть и только ждёт своего часа. Это было похоже на коллективный гипноз – никто даже пальцем не пошевелил ради такого волшебного поворота событий, все заворожённо ждали чуда.

Чудо ударилось оземь и обернулось дефолтом, накрывшим всю страну, от самых бедных до самых богатых, медным финансовым тазом. Особенно досталось так называемому среднему классу, только-только народившемуся. И тем, кто деньги не воровал, а зарабатывал. Народ захолонуло от горя, и он, по старой русской привычке, бросился пропивать последнее.

Только на личное чудо Лёши с Корой ничего не влияло – они жили как на облаке. Не уставая вглядываться друг в друга. Как если бы, вдвоём, они были одни на целом свете. Вдвоём. Одни.

Когда у Лёши впервые вырвались ТЕ слова (которые «не воробьи, вылетят – не поймаешь»), Кора отреагировала в свойственной ей манере – максималистки-камикадзе:

– Начиная с этого мгновения, я верю каждому твоему слову. Каждому жесту. Малейшему движению бровей.

– Это шантаж?

– Нет. Констатация. Так что не произноси слов, за которые ты полностью не отвечаешь. Молчи.

– Лублу.

– Любишь? На, бери. Всю. Делай что хочешь. При одном условии.

– А именно? – Тут невольно насторожишься.

– При условии, что любишь.

Он был согласен. На всё. И именно потому, что любил. Ему было почти сорок, и он, несмотря на свой богатый, вполне успешный и весёлый опыт с «ведущими красотками Москвы и прилегающих окрестностей», впервые, как Адам, познал женщину во всей её полноте. Она дала ему то самое, первоначальное райское ощущение любви, страсти, всепоглощающего обладания и масштаба происходящего – в прямом библейском смысле.

И ответственность была та же.

И наказание, как выяснилось, ждало соответствующее.

В Коре было много намешано, как в том котле, где варится колдовской любовный напиток: безоглядная стихийность и здравомыслие, метание между крайностями и целеустремлённость, опьяняющая чувственность и отрезвляющая холодность. И ещё она была вызывающе, бескомпромиссно требовательна («моя нежная экстремалочка» называл он её). Но в ответ готова была отдать всё без остатка, всё, что имела, и даже то, что ей только казалось, что имеет, – уверенность в завтрашнем дне, к примеру. И именно эта её постоянная готовность делиться, этакая беззаветная, порой героическая преданность тем, кто в ней нуждался и от неё всецело зависел, обескураживала. Смертельный номер. Как оказалось, в прямом смысле слова.

Жизнь с ней была подставлена под увеличительную линзу, рядом с Корой отшелушивалось всё лишнее. И нельзя было не соответствовать – ей становилось неинтересно. И всё. На неё должны были уходить все силы, воображение, ум, мужество. Градус общения с ней зашкаливал. При этом она, казалось, не отдавала себе в этом отчёта. Просто она так жила.

Лёша, естественно, понял это не сразу. Иначе поостерёгся бы. Ему состояние юношеской бескомпромиссной «первой любви» почти в сорок лет полностью «зенки застлало», как говорила когда-то Сенькина бабка. Он вообще был не в состоянии думать. А уж тем более анализировать. Он мог только чувствовать. А это состояние организма, как известно, скорее искажает реальность, чем проясняет.

Его мучило, например, как его Ко прожила всё это время – до него. Кто её любил? Кто удостоился её любви? Кто оберегал? Кто ценил по-настоящему? И главное, неужели она могла кого-то любить до него, Лёши?! И если да, то кого? Неужели она его с кем-то сравнивает? А вдруг у неё огромный сексуальный опыт? Уж очень хороша и естественна она с ним в постели. И ничего запретного – бросается в любой эксперимент, как в омут, только огоньки в глазах прыгают, как на ночном болоте. И сердце ухает так, что стены дрожат.

Евнухи таких любовниц царям готовили. В Японии для этого искусства целые школы существуют. А ему сама упала в протянутую руку спелым яб локом.

Закончив пединститут, Кора прошла профессиональные курсы для работы с «неблагополучными» детьми, работала в специализированной детской больнице, потом в профильной школе, частной гимназии и, наконец, ушла на вольные хлеба. У неё всегда было трое-четверо таких детей, как Тима, разного возраста, с которыми она занималась на дому, и маленький класс в частном пансионате для детей-дошколят с разного рода задержками развития. Работе своей она отдавалась с такой же страстью, как и всему остальному в жизни, деньги зарабатывала вполне приличные, и главное – никакого начальства над собой.

В данный момент она жила одна в хорошей двухкомнатной квартире в престижном центре, недалеко от Кропоткинской. Старшая её сестра была замужем за французом и обитала где-то в Нормандии, в лошадином царстве, как говорила Кора (муж сестры разводил и продавал скаковых лошадей). Когда у той родились дети, она забрала к себе маму, жившую до этого с Корой. Кора же, съездив пару раз в гости к сестре во Францию, заявила, что там скука смертная и всё самое главное происходит сейчас в России: «Там, конечно, о-очень благополучно, но та-а-к тоскливо… Здесь страшновато и порой подловато, но зато та-а-к интересно…»

И так в те годы казалось не ей одной.

Не успели оглянуться, лету пришёл конец.

Лёша повёл Тиму на собеседование в районную школу. Сисястая директриса с пергидрольной укладкой сначала выслушала его внимательно наедине. Потом пригласила Тиму войти, а Лёшу, наоборот, выйти. Минут через десять дверь кабинета открылась, и «сисястая» властным жестом поманила нервно расхаживающего по коридору Лёшу указательным пальцем.

– Вы что, папаша, издеваетесь?! – накинулась она на него прямо при Тиме. – У нас для нор мальных-то детей мест недостаточно, сами знаете, элитный район. А вы тут со своим… – Она сдержалась буквально в последнюю секунду, заметив, как у Лёши сжались кулаки и заходили желваки на скулах. – Ваш ребёнок за всё время ни одного слова не произнёс! Ни разу в глаза не посмотрел! Кто тут с ним будет валандаться? У нас тут не богадельня.