Тысяча и один призрак - Александр Дюма

– Завтра! – воскликнула Соланж. – Завтра мой отец уедет!

– Нам нельзя терять времени.

– Но отец не знает об этом.

– Предупредите его.

– Сегодня вечером?

– Да, сегодня вечером.

– Но как это сделать теперь, в этот час?

– У вас пропуск, и вот вам моя рука.

– Действительно, мой пропуск!

Я вручил его ей. Она положила его за корсаж.

– Теперь вашу руку.

Я дал ей свою руку, и мы отправились.

Мы дошли до площади Таран, то есть до того места, где я встретил ее накануне.

– Подождите меня здесь, – сказала она.

Я поклонился и стал ждать.

Она исчезла за углом древнего отеля «Матиньон». Через четверть часа она вернулась.

– Пойдемте, отец хочет повидаться с вами и поблагодарить вас.

Она взяла меня под руку, и мы пошли на улицу Гильом, против отеля «Мортемар».

Подойдя к дому, она вынула из кармана ключ, открыла маленькую боковую дверь, провела меня во второй этаж и постучала условленным стуком.

Дверь открыл человек лет пятидесяти, одетый как рабочий-переплетчик.

– Сударь, – сказал он, – Провидение послало нам вас, и я смотрю на вас как на его посланца. Правда ли, что вы можете меня спасти, а главное, что вы хотите меня спасти?

Я все рассказал ему. Я сказал, что Марсо поручил мне привести его к нему в качестве секретаря и требует от него лишь обещания: не сражаться против Франции.

– Я охотно даю вам это обещание и повторю его ему.

– Благодарю вас от его и моего имени.

– Но когда уезжает Марсо?

– Завтра.

– Отправиться к нему я должен сегодня ночью?

– Когда вам будет угодно. Он ждет вас.

Отец и дочь переглянулись.

– Полагаю, отец, что было бы благоразумнее отправиться к нему сегодня вечером, – сказала Соланж.

– Хорошо. Но если меня остановят, у меня нет пропуска.

– Вот вам мой пропуск.

– А вы?

– О, меня знают.

– Где живет Марсо?

– По Университетской улице, сорок, у сестры своей, мадемуазель Дегравье-Марсо.

– Вы пойдете со мной?

– Я пойду за вами, чтобы, когда вы войдете в дом, отвести мадемуазель домой.

– А как узнает Марсо, что я именно то лицо, о котором вы говорили?

– Вы передадите ему эту трехцветную кокарду как знак признательности.

– А чем я могу отблагодарить моего спасителя?

– Вы предоставите мне спасение вашей дочери, как она вверила мне ваше спасение.

– Идем!

Он надел шляпу и потушил огонь.

Мы спустились при свете луны, светившей в окна лестницы.

У двери он взял под руку дочь и по улице Сен-Пьер направился на Университетскую. Я шел сзади в десяти шагах.

Мы дошли до дома номер сорок, никого не встретив. Я подошел к ним.

– Это хорошее предзнаменование, – сказал я. – Теперь хотите ли вы, чтобы я подождал или чтобы я пошел с вами?

– Нет, не компрометируйте себя больше; ждите мою дочь здесь.

Я поклонился.

– Еще раз благодарю вас и до свидания, – сказал он, держа меня за руку. – Нет слов, чтобы выразить вам те чувства признательности, которые я питаю к вам. Надеюсь, что Бог поможет мне когда-нибудь высказать вам всю мою признательность.

Он вошел. Соланж последовала за ним. Но прежде, чем войти, она также пожала мне руку. Через десять минут дверь открылась.

– Ну что? – спросил я.

– Ну! – воскликнула она. – Ваш друг достоин быть вашим другом; он так же деликатен, как и вы. Он понимает, что я буду счастлива, если смогу остаться с отцом до его отъезда. Его сестра устроит мне постель в своей комнате. Завтра, в три часа пополудни, мой отец будет вне всякой опасности, а вы, если лелеете надежду получить благодарность от дочери, которая обязана вам спасением своего отца, приходите на улицу Феру, как сегодня, в десять часов вечера.

– О, конечно, я приду. Ваш отец ничего не поручил передать мне?

– Он просил передать вам ваш пропуск, поблагодарить вас, а меня прислать к нему как можно скорее.

– Это я устрою, когда вам будет угодно, Соланж, – ответил я с грустью.

– Надо будет еще узнать, куда я должна ехать к отцу, – сказала она. – О, вы еще не скоро отделаетесь от меня.

Я взял ее руку и прижал к своему сердцу. Но она подставила мне, как и накануне, лоб.

– До завтра, – сказала она.

И, прикоснувшись губами к ее лбу, я прижал к сердцу не только ее руку, но и трепещущую грудь и ее бьющееся сердце.

Я шел домой, и на душе у меня было весело как никогда. Происходило ли это от осознания доброго поступка, который я совершил, или я уже полюбил это очаровательное создание, не знаю.

Не знаю, спал я или бодрствовал; во мне как бы жила вся гармония природы; ночь тянулась бесконечно, день был длинен; я хотел, чтобы время летело, и хотел задержать его, чтобы не потерять ни минуты из тех дней, какие мне оставалось прожить.

На другой день, в девять часов, я был на улице Феру. В половине десятого появилась Соланж.

Она подошла ко мне и обняла.

– Спасен! – сказала она. – Мой отец спасен, и вам я обязана его спасением! О, как я люблю вас!

Через две недели Соланж получила письмо, в котором сообщалось, что ее отец уже в Англии.

На другой день я принес ей паспорт.

Взяв паспорт, Соланж залилась слезами.

– Вы меня не любите! – сказала она.

– Я люблю вас больше жизни, – ответил я. – Я дал слово вашему отцу и должен сдержать его.

– Тогда, – сказала она, – я не сдержу своего слова. Если у тебя хватает духу отпустить меня, то я, Альберт, не в состоянии тебя покинуть.

Увы, она осталась.

VII. Альберт

Ледрю прервался, и воцарилось молчание, как и в первый раз. А впрочем, молчание более глубокое, чем в первый раз, так как все чувствовали, что рассказ подходит к концу, а Ледрю предупредил, что он, быть может, не сможет своего рассказа докончить, но он тотчас же продолжал:

– Три месяца прошло с того вечера, когда произошел описанный разговор об отъезде Соланж, и с этого вечера между нами не произнесено было ни одного слова о разлуке.

Соланж пожелала найти для себя квартиру на улице Таран, и я нанял квартиру на ее имя. Я не знал ее другого имени, а она звала меня не иначе как Альберт. Я поместил ее в качестве помощницы учительницы в женское учебное заведение, чтобы избавить ее от страха перед очень деятельной в то время революционной полицией.

Воскресенье и четверг мы проводили вместе в маленькой квартирке на улице Таран. Из окна спальни видна была площадь, на которой мы встретились впервые.

Каждый день мы получали письма: одно – на имя Соланж, другое – на имя Альберта.

Эти три месяца были самыми счастливыми в моей жизни.

Однако я не оставлял намерения, появившегося у меня во время разговора с помощником палача. Я попросил и получил разрешение производить исследования о продолжении жизнедеятельности после казни; эти исследования показали, что страдания ощущались и после казни и были ужасными.