Мама для малышки, или Надежда в подарок (СИ) - Фокс Нана

Я — развалюха.

Хотя это не самое страшное. Все физические недомогания спустя время пройдут сами собой или вот сейчас придет сердобольная медсестра, сделает мне очередной укол, и я уплыву в туман забвения.

Там нет ни боли, ни страха, ни дикой несправедливости жестокого мира. Там нет ничего, даже жизни. Но мне там хорошо, и я готова подписать любые бумаги, чтобы мое измождённое тело и растерзанную душу переселили в это безэмоциональное пространство на постоянное пребывание.

— Э-э-э-э-э, нет, дорогая. — Добрый, мелодичный голос медсестры разбавляет тишину одиночной палаты. — Так дело не пойдет, — сокрушается она, и я нехотя, с большим трудом разлепляю опухшие веки.

Дневной свет бьет безжалостно по покрасневшим от слез глазам. Щурюсь, разглядывая медработницу в яркой униформе. Она тепло улыбается мне, аккуратно устанавливая катетер в и без того уже исколотые вены, поправляет флакон на стойке очередной капельницы и вновь переводит свой светлый взгляд на меня.

— Тяжело, — искреннее сочувствие сквозит в ее словах, — но это не конец света, поверь мне.

Заботливые руки поправляют сбившееся одеяло, а у меня к горлу вновь подступает ком отчаяния и горьких слез.

— Поверь мне, все у тебя еще будет. Вон, муж у тебя какой заботливый! Вы оба еще молоды, и со здоровьем у тебя по этой части тоже все хорошо.

Молчу, потому что голосовые связки уже второй день отказываются издавать какой-либо звук, кроме хрипа, надорвались за сутки истеричного рева, когда после суточных предродовых мук на свет появилась моя малышка. Мое рыжее чудо, смотревшее на меня мутными младенческими глазенками, морщившее курносый носик и поджимавшее пухлые губки, силясь выдать свои первые звуки.

— Давайте, мамочка, ребенка. — Сухой, усталый голос неонатолога и ее бесцеремонные действия вызывают у меня возмущение.

— Но… — пытаюсь протестовать, но силы не равны, и малышку все же забирают.

— Так положено, — тихо объясняет мне акушерка, проделывая еще какие-то манипуляции с моим обессиленным телом. — Ребеночка осмотрят, проведут нужные процедуры и принесут тебе в палату. А ты пока отдохнешь, выспишься, поешь нормально, чтобы было чем маленькую кормить.

Заботливые интонации успокаивают меня, усталость берет свое, и я проваливаюсь в сон, как только оказываюсь в палате. Просыпаюсь лишь к вечеру, проспав почти десять часов, с тягостным предчувствием непоправимой беды.

— Выявлена патология, несовместимая с жизнью. Мы сделали все, что в наших силах, — безразлично звучат оправдания врачей. Безликие фразы рвут мое сердце на части, дикий крик оглашает помещение просторной палаты, а требование вернуть мне моего ребенка гулким, бесполезным эхом проходится по коридорам медицинского учреждения.

Прибежавшая медсестра вкалывает что-то мне через катетер, оставшийся от прежней капельницы, и я уплываю в туман молчаливого забвения. Забвения, из которого я за прошедшие два дня выныриваю лишь на краткий миг, чтобы вновь погрузиться в трясину отчаяния и боли.

Все вокруг, словно издевка — сочное, жизнерадостное, теплое. А меня окутывает плотный кокон мрачного уныния, внутри меня холод и безжизненность, чувства радости атрофировалось.

— Завтра тебя выписывают. — В очередное мое пробуждение меня навещает муж. — Я купил тебе путевку в хороший санаторий, — продолжает он как-то буднично, будто отправляет меня на увеселительную прогулку.

Смотрю на него и не узнаю: чужой, отрешенный и безучастный. Он сидит на диванчике в нескольких метрах от моей кровати, закинув ногу на ногу, холеный, красивый, но словно бесчувственная статуя.

— Ты подал заявление? — спрашиваю хриплым голосом. — Что они сказали? Они откроют дело?

В первый же день, очнувшись от убойной дозы транквилизаторов, я настоятельно прошу Колю разобраться во врачебной халатности (я уверена, что именно это и привело к… к трагедии).

— Нет, — спокойно отвечает муж, — нечего открывать и нечего разбирать. Я видел медицинские заключения, их анализировал независимый эксперт; все так, как тебе уже сказали…

— НЕТ! — срываюсь на крик, больше походящий на хриплый вой отчаянной самки, потерявшей детеныша. — Я не верю! Это ложь, ты понимаешь?! Это ложь!

— Марина! — Коля поднимается с места, подходит ко мне и нависает надо мной угрюмой скалой. — Прекрати истерику, — цедит он сквозь стиснутые зубы. — Прими уже этот факт и забудь о нем. Иначе…

— Что? — зло щурюсь я.

— Иначе вместо санатория я упеку тебя в психушку, поняла?

— Как ты можешь?! — Недоумение парализует меня, я глотаю отчаянные вопли, качаю головой, не в силах поверить, что человек, стоящий передо мной, мой муж.

Муж, с которым мы вместе уже четыре года. Муж, с которым прошли через трудную процедуру искусственного оплодотворения (не ЭКО, нет), потому что естественным путем у нас не получалось.

— Это бывает, — понимающе объясняет нам врач на очередном приеме в клинике репродукции, — вы оба идеально здоровы, но есть такой диагноз, как бесплодие неясного генеза, и в этом случае инсеминация — идеальное решение. Малыш будет стопроцентно вашим, имеющим ДНК обоих родителей.

— Хорошо. Мы согласны, — единодушно соглашаемся, и у нас получается.

Беременность, такая долгожданная, наступает буквально со второй процедуры, и пусть протекает под усиленным наблюдением, и я часто ложусь в больницу на сохранение, но за все девять месяцев ни единого отклонения в развитии плода не выявлялись.

Мы ждали наше маленькое чудо, наше счастье, нашу Надежду — Наденьку. Ждали, очень сильно.

Только получается, что ждала ее только я. Я купалась в этом новом для себя периоде женского счастья. Счастья будущего материнства.

А муж?

— Права была мама. — Он смотрит на меня все так же холодно. — Нехрен было все это затевать. Только деньги зря потратили.

— Что? — выдыхаю я ошарашенно, хотя чего уж тут удивляться.

Беда не всегда сплачивает любящих супругов. Порой она показывает истинные чувства двух людей, ставших в одночасье чужими друг другу.

Наш разговор прерывает вошедшая медсестра. Очередная порция восстановительной медицины в виде пары пилюль и укола в пятую точку. Я уже не спрашиваю, от какого недуга они, безучастно глотаю, переворачиваюсь на живот и позволяю проделать в мягких тканях еще один прокол.

Коля, пользуясь случаем «делает ноги», кинув на прощание, что путевка оплачена и все документы он скинет мне на почту.

— Какой он у вас заботливый! — с придыханием, словно о великой царственной особе, восхищенно восклицает медсестра, прикладывает к месту укола холодную антисептическую салфетку и, вздохнув как-то мечтательно, уходит.

Оставшиеся дни до выписки муж не считает нужным навещать меня, а я и видеть его не хочу. Лишь сухие сообщения еще поддерживают видимость нашего общения. А в день моего «освобождения» из застенков коммерческого медицинского учреждения мне прилетает то самое письмо с ваучером на бронь в гостиничном номере одного из профильных курортов на берегу теплого моря. Полистав приложенный буклет, собираю свои немногочисленные пожитки, забираю у врача документы и захлопываю дверь в тягостные моменты прошлого.

Месяц релакса не сглаживает в моем сердце ни единого болезненного шрама, лишь слегка притупляет мучительное чувство потери, и сны теряют жуткий накал отчаянного страдания. Я не забываю всего, что произошло, но словно выстраиваю защитный барьер и медленно возвращаюсь к жизни. Новой жизни без интереса, любви, тепла и планов на будущее.

— Я с тобой развожусь, — заявляет мне Коля, как только я переступаю порог нашей квартиры после нескольких часов перелета в нелетную погоду.

— Хорошо, — безразлично пожимаю плечами.