Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

Пиренейский полуостров. Были ученые, считавшие басков выходцами из легендарной Атлантиды. Однако наиболее близким по лексическому и фонетическому значениям к баскскому языку все же приближается грузинский, в частности мингрельский диалект, и я хочу доказать, что Баскско-кавказское родство не только возможно, но все больше становится очевидным. Недаром же вплоть до XVII века грузинские историки называли Страну Басков — Сакартвело, то есть Грузия…

Мы слушали учителя внимательно и наш интерес к истории и культуре этого таинственного и удивительного народа был неподдельным, но, когда Юрий Владимирович увлёкся и стал углубляться в одному ему понятные проблемы теории языкознания, мы почувствовали неловкость: наши знания по этому предмету быль не столь обширны, чтобы разобраться в социологических и лингвистических исследованиях учёного.

Как бы спохватившись, Юрий Владимирович перевел разговор на свою студенческую жизнь, и стал рассказывать о городе на Неве, университете, преподавателях и друзьях. Рассказывал весело с юмором, так что мы с Юркой вволю посмеялись, а когда засобирались уходить, Зыцерь вызвался проводить.

Погода стояла морозная и безветренная, серебристый диск луны застыл на чистом небе, и снег сказочно искрился под ее холодным светом, поскрипывал под ногами. Снегоуборочные машины счищая дорогу, сдвигали снег к тротуарам, и его постепенно увозили самосвалы. Люди шли навстречу или обгоняли нас, а мы неторопливо шагали по тротуару, наслаждаясь чудесным зимним вечером, и вели неспешный разговор, который больше походил на монолог, потому что мы больше слушали учителя, чем говорили сами.

У Красного моста Юрка повернул на Ленинскую, а Юрий Владимирович пошел со мной в мою сторону.

— Володя, — я хотел сказать Вам. — Мне нравятся ваши переводы стихотворений английских поэтов. Это полезное, но, не хочу Вас обидеть, бесперспективное занятие. Ведь вы берете тексты из антологий? Так?

— Так, — согласился я.

— Но в большинстве своем эти стихи уже переведены классиками литературы. Английскую поэзию переводили Жуковский, Бальмонт, Карамзин, Тютчев, Фет, Блок, Брюсов… Впрочем, легче назвать тех, кто не переводил. Пастернак, например, переводил не только пьесы Шекспира, но и стихи Байрона, Шелли. И лучшие переводы Маршака связаны как раз с англоязычной поэзией. Самые лучшие переводы Роберта Бернса принадлежат Маршаку. Он же переводил Блейка и Стивенсона… Вы же не станете отрицать, что соревноваться с ними трудновато?

— Да что Вы, Юрий Владимирович, — стал оправдываться я. — У меня и мысли такой не было. Это своего рода досуг. Кто-то кроссворды разгадывает, кто-то носки вяжет, а я вот пытаюсь…

— Да Вы, Володя не извиняйтесь. Я же говорю, переводы хорошие и это, как бы сказать помягче, набивает руку, и в определенной степени развивает чувство языка… А Вы не пробовали писать прозу?

— Пытаюсь, — не стал я скрывать свое сокровенное, чувствуя, что краснею.

— Я так и предполагал. Вы не могли бы дать мне что-нибудь прочитать?

— Да это все сырое и требует работы…

— Неважно. Мне кажется, что у Вас должна получаться проза. Может быть, на первых порах я смог бы помочь Вам советом. Так как?

— Хорошо, — согласился я. — У меня есть рассказ, который я могу показать. Но… не судите строго.

Некоторое время мы шли молча. Я заметил, что Юрий Владимирович имел обыкновение неожиданно замыкаться и как-бы уходить в себя. Меня это не напрягало, потому что нечто похожее часто происходило со мной — я ощущал состояние покоя, и не чувствовал дискомфорта.

— Володя, — спросил вдруг Юрий Владимирович, когда мы уже свернули на мою улицу. — Вы знаете Милу Корнееву?

— Знаю. Она из компании Валерки Покровского.

— И как она Вам?

— Красивая девушка, — искренне сказал, — но я в их компании, хотя и бываю, но как-то близко ни с кем не сошелся.

— У нее есть парень?

— По-моему, нет. А что?

— Не знаю, как сказать. Понравилась. Увидел — и как-то запала в душу…

Я вспомнил, что Юрка вот так же спрашивал меня про Машу. Состояние влюбленности было его естественным состоянием. Девушки липли к нему, он их любил, но расставался с ними легко, предпочитая кратковременную связь серьезным отношениям. Девушки появлялись и уходили, а расставания оставались легкими, без взаимных упреков и обид. Хотя мы все тогда хотели любить и любили. В нас сидел инстинкт любви. Флюиды любви формировали какое-то общее для нас биополе. И не было места унынию и печали, и жизнь представлялась прекрасной и вечной.

…У моего дома мы распрощались. Я немного постоял, глядя, как Зыцерь, твердо ступая и чуть сутулясь, растворяется в ночи нашей темной улицы, где нет ни одного фонаря, и только слабый свет из окон одноэтажных деревянных домов чуть обозначает дорогу.

Глава 7

Исключение за «антисоветскую пропаганду». Спор у Ляксы о событиях в Венгрии. Карлейль. Марат, Робеспьер и гильотина.

Алексея Струкова исключили из института за антисоветскую пропаганду. Кто-то донес, что он усомнился в правомерности наших действий в Венгрии. Прямо говорил: «Народ воспользовался своим правом на независимость, а мы в него стреляли».

— Венгрия воевала на стороне фашистов до конца войны, — сказал Юрка. — Там всегда был бардак. Если бы мы не ввели войска, Венгрия не была бы социалистической.

— А это их выбор. Народ всегда прав, — не согласился Лякса. — Тем более обязаны были уйти оттуда еще в прошлом году, как только союзники покинули Австрию.

— Меньше «Голос Америки» слушай. А то как Лёха залетишь, — строго сказал Юрка.

— Не залечу, если ты не донесешь, — пробурчал Лякса.

— Дурак ты, Лякса, — обиделся Юрка.

— Ладно, умный. Мы же разоблачили культ личности Сталина, а Матиас Ракоши — сталинист. Это он установил диктатуру и расправлялся с неугодными. Да еще насильственная коллективизация.

— Так его за это и сместили, — возразил Юрка.

— Правильно, сместили, а новый, Хагедюш, опять вернулся к сталинизму. После этого народ и стал требовать Надя, при котором жил лучше, и требовать вывода наших войск из Венгрии.

— Да не в этом дело, — не согласился Юрка. — Дело в том, что стали выступать вообще против социализма.

— А я еще раз повторю, — это их выбор.

— Выбор выбором, но есть еще высшие интересы.

— Это какие же?

— Интересы государства. Да и вообще, если б не поляки со своим прошлогодним восстанием, ничего бы и в Венгрии не произошло.

— А при чем здесь поляки? — недоуменно пожал плечами Лякса.

— Так дурные примеры заразительны. Рабочие поднялись в Познани, а Венгрия — глядя на них…

— В Польше все как началось, так скоро и закончилось, — сказал Лякса, — а в Венгрии произошло настоящее восстание, и подавляли его наши танки… Говорят, там убитых и раненых оказалось почти две тысячи. А посадили вообще немерено.

— Любая власть имеет