Дальний полет - Джон Уиндем

Мэри выразительно взглянула на меня - так она глядит, когда хочет придраться.

– А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких "что-то". Я хочу, чтоб ему было хорошо.

Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы - у какого ребенка их нет? - но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.

Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…

И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.

Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает - не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.

Как-то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. "Постой минутку", - сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой - дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.

Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, - акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди - не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.

Рисунок был уверенный, точный, краски - немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.

Были и два натюрморта - ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами - несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.

Еще там был вид из окна - кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.

И наконец два портрета. На первом был изображен мужчина с длинным, резко очерченным лицом. Не скажу, чтоб я его узнал, но что-то в линии волос подсказало мне, что это я - хотя глаза у меня, по-моему, ничуть не похожи на фонари. Другой портрет был женский, и этого лица я никогда не видел. Я рассмотрел рисунки, положил их себе на колени и взглянул на Мэри. Она кивнула.

– Ты в этом лучше разбираешься, - сказал я. - Это и вправду хорошо?

– Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.

Я посмотрел на верхний рисунок - на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.

– Может, кто-нибудь из его класса? - предположил я. - Или учительница…

Мэри покачала головой:

– Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний - ее, а ты на него посмотри!

– Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, - сказал я.

– Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…

Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.

– Мэри, милая, - сказал я. - Боюсь, ты сама была бы не рада.

– С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…

Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.

– Ладно, - сказал я. - Вряд ли он уже спит.

И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.

Мэтью явился прямо из ванной - розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.

– Понимаешь, Мэтью, - сказал я как можно беспечней. - Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.

– А! - сказал он. - Вот они где.

– Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?

Мэтью подумал.

– Да, - не без вызова ответил он.

– Я спрашиваю, - уточнил я, - это ты нарисовал?

На сей раз его "да" звучало немного иначе - словно он защищался.

– Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.

Мэтью попытался схитрить.

– Это не в школе, - сказал он. - Это я так.

– Ты стал по-другому видеть, - заметил я.

Мэтью согласился.

– Наверное, - с надеждой предположил он, - я просто расту.

Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.

– Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.

Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.

– Я, - сказал он, и тут его решимость ослабла. - То есть, - уточнил он, - ну… я рисовал…

У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.

– Бог с ними! - сказала она и обняла его. - Нам они очень понравились, вот мы и спросили.

Она наклонилась и подняла один рисунок.

– Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?

Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:

– Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.

Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.

– Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, - печально признался он. - Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю - я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю - при чем тут "умею"? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: "Давай поставим опыт - ты рисуй, а смотреть буду я".

Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: "Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай". Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста - картинка. Только это Чокки так видит, не я.

Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.

– Кажется, я понял, - сказал я. - Это чудно, а?

– Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… - Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, - вроде как едешь без рук на велосипеде. - Он нахмурился снова. - Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, - виновато кончил он.