Лжец - Мартин Хансен

Но никто им ничего не сказал. Их манила легенда. Вот они и пустились в море. Сноровки обоим было не занимать. Мы стояли кучкой и смотрели вслед. Ялик шел с большим креном, и они вывесились за борт, чтоб его выровнять. Их уносило все дальше и дальше. К Колокольной Яме. А нас здесь стояла небольшая кучка. Помню, был Эрик, Маленький, чернявый. Тот самый, что подорвался на мине.

И вот они уже скрылись из виду. А мы все смотрим и смотрим.

- Нет! - вырвалось вдруг у Эрика.

И этим все было сказано. Мы спустились вниз, я - по одной тропинке, он - по другой. Из дому я позвонил на маяк, чтобы они дали в порт телеграмму. Потом я подумал про Аннемари и отправился в лавку. По дороге узнал от одного парня, что Эрик с Робертом и двумя младшими сыновьями Роберта вышли в море на катере. А старшему сыну Роберт велел возвращаться домой. Кто-то должен остаться. В живых. Сын пришел домой - и грохнулся на кровать. Уставился в потолок.

Аннемари в ту пору была беременна Томиком. Когда она об этом объявила, в доме лавочника поселилась скорбь. Да, там скорбели и стенали. Правда, в отсутствие Аннемари - родители ее побаивались. А она очень хотела ребенка. В ту пору.

Я застал Аннемари на кухне, где она помогала матери. Та растерянно закудахтала, стала всплескивать руками. Со стороны казалось, что она переживает больше, чем дочь. У Аннемари лишь съежилось лицо, а так по ней ничего не было видно. Она надела пальто - дело было в апреле, холодно, шторм - и пошла со мной. Фру Хёст проводила нас на крыльцо, не переставая причитать и кудахтать. Когда мы отошли на порядочное расстояние и мать нас уже не видела, тогда только Аннемари дала себе волю. Правда, заплакала она устало и тихо. Мы идем, и вдруг она говорит:

- Он стеснялся брать меня под руку.

- Кто?

- Олуф. Он не хотел ходить под руку. Только за руку, да и то когда рядом никого не было. - Говорит, а сама крепко за меня держится.

Я похолодел, мне стало не по себе. "Не хотел!" - это же прошедшее время. Мы еще ничего не знаем наверное, а Олуф списан уже, сброшен со счетов. И тут мне начали припоминаться подробности, свидетельствующие о том, что Аннемари присущ некоторый цинизм. Однажды, например, она сидела у меня после обеда, сидела и вязала распашонку для маленького. Подержала ее перед собой и говорит: "Гляди, Йоханнес, вот что разлучит Олуфа с матерью".

А может, я не так понял. Когда несчастлив, ищешь утешения в мелочах. То, что Олуф не хотел брать ее под руку, сейчас, быть может, именно ей и дорого.

Внизу, на Горке, стояли две женщины. Высокая и полненькая.

- Нет, - сказала Аннемари, останавливаясь. И мы свернули с тропинки.

- Не знаю, Йоханнес... - начала было она и умолкла. Мы поглядели на Горку. Задувал такой ветрище, что женщины стояли, сбочившись, подолы платьев тяжело стегали их по ногам. Им было неспособно переговариваться, так далеко стояли они одна от другой. В просвет между ними виднелись тучи и черный клок моря.

Мы сошли к Горке. И начали подниматься. Аннемари шла впереди меня, продираясь сквозь малинник, нежно зеленеющий проклюнувшимися листьями. Полненькая была жена Роберта. Она протянула Аннемари руку и слабо улыбнулась. А вторая даже не повернула головы. Это была Мария, мать Олуфа.

Карен, жена Роберта, что-то сказала, но мы не разобрали слов - из-за ветра. Нам пришлось к ней нагнуться.

- Считай, они уж в открытом море! - прокричала она, улыбаясь.

Но я видел, они всего лишь на полпути. А потом катер и вовсе затерялся среди валов.

Мария глянула на меня и холодно поздоровалась. Аннемари она словно и не заметила. Тогда Аннемари подошла к ней, положила ей руки на плечи и поцеловала в щеку. Мария приобняла беременную девушку - и обе тут же разомкнули объятия.

Наблюдать эту принужденную сцену было тягостно. Я предвидел: независимо от того, в живых Олуф или нет, отношения между двумя женщинами после этой встречи лучше не станут.

Высоко над нами неслись к востоку рваные тучи. Море пятналось бурунами, которые мчались с запада. Море, оно пуще всего ярится, приняв очередную человеческую жертву. Немыслимо, чтобы Олуф с Нильсом продержались так долго. Мы же видели, как швыряло катер, а ведь там были наши лучшие кормщики.

Смерклось. Мария пошла домой. Одна. А мы втроем остались и увидели вскоре судовые огни и бегающий луч прожектора. Это были спасатели. Но они довольно быстро свернули поиски.

Мы стояли. Плачущая девушка прильнула ко мне. Я вдруг почувствовал невыразимое облегчение.

Я действительно помню или это игра моего воображения - что я был с Олуфом и Нильсом перед тем, как они пустились в море, и ничего не сделал для того, чтобы остановить их?..

В эту субботнюю ночь я стоял на Горке и смотрел на черный фьорд, что с юга прорезал лед и исполинским клювом тянулся к острову.

6

Итак, воскресным утром я прочитал в церкви отрывок о нечистом духе. Народу к службе собралось гораздо больше, чем в последний раз. Вероятно, причиной тому - нетерпеливая весна.

Служба была краткой. Собственно говоря, я не знал, как прокомментировать этот мудреный текст, и потому обошелся без комментариев.

Может быть, это самое лучшее, что я сделал за последнее время. То, что ничего не сказал. Ибо кто я? Дилетант в вере. Ты конечно же захочешь узнать, Нафанаил, что я подразумеваю под этими словами. Возможно, и неверующего, который уверовал в то, во что не верил. Короче, под этими словами я подразумеваю: дилетант в вере!

А ты? Выметен ли ты и убран, Нафанаил?

Нам с тобой никуда друг от друга не деться. Во всяком случае, мне. Я связан. То, что я рассказываю, предназначается для твоего уха, Нафанаил. Однако я не желаю быть связанным настолько, чтобы рассказывать тебе в угоду. Меня не покидает чувство, что ты ждешь от рассказчика саморазоблачений. Признаний, которые дымятся, как горячие потроха. Заливаясь румянцем при виде бренной своей оболочки...* Что, разве не так? Да, у тебя есть надо мною власть. Только знай меру. Не подходи слишком близко!

* Из оды "К душе" И. Эвальда.

Но погляди-ка в окно! Видишь, кто сел на дерево? Севильский цирюльник. Скворушка. Солнце навело на него ослепительный глянец. Он выпячивает радужную грудку, шея его раздувается, длинные перья на ней топорщатся. Сейчас он исполнит нам арию.

Да, я не стал комментировать сегодняшний текст. А искушение, признаюсь, было. Опасное искушение! Но сам посуди, что я мог сказать по поводу таких слов, как эти: "Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находя говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел". Как тебе эти слова? Может ли, по-твоему, причетник с Песчаного острова посягать на толкование столь дикого и странного образа? Нечистый дух, опальный, бездомный, выдворенный из своего обиталища, сиречь человека, бредет еле волоча ноги по безводным местам, где нечем утолить жажду, где ни росинки, ни зеленой былинки. Нафанаил, ты когда-нибудь представлял себе нечистого духа страдальцем?

И вот несчастного духа одолевает тоска по дому, и он возвращается в дом свой. "И пришед находит его выметенным и убранным; Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого".

Как, по-твоему, мне следовало прокомментировать это, Нафанаил? Разумеется, я мог бы напыжиться и сказать: "Будь на страже, мой чистый друг. Пусть это послужит тебе предостережением. Тебе, кто полагает, что очистился от скверны. Кто поборол в себе неодолимое, преступное желание, быть может. Кто чувствует себя выметенным и убранным. Берегись!"

А с другой стороны, все это прах и вздор. Текст этот шаток, стоит в него углубиться, и земля уходит у тебя из-под ног.

Вчера - из-за того, что тронулся лед, - я полуночничал. А сегодня заспался. Встал с чугунной головой. С онемелыми, будто проржавевшими членами. Вот когда начинаешь чувствовать свой возраст и тебя продирает предощущение грядущих немощей. Я выпил - и понемногу воспрял. Но на утреннюю прогулку к берегу времени уже не оставалось.

Мелкие напасти едва ли не худшие. Во-первых, заспался. Второпях одеваясь, обнаружил в кармане старого пиджака письмо Нанны. Письмо Аннемари, я имею в виду. В котором она сообщает Олуфу о разрыве. Мило перечеркивает прошлое. Письмо успело измяться и посереть, точно пролежало в моем кармане целую вечность. Относись к этому полегче, с юмором! посоветовал я себе мысленно. Пролежи оно у тебя хоть до второго пришествия, содержание его не изменится. И вообще, какое тебе до этого дело?

Все так, но я почувствовал себя постаревшим, меня охватила тревога. Письмо дало толчок невеселым раздумьям. Что, если пролив уже вскрылся и паром придет сегодня? Что, если сегодня вернется Олуф? Что тогда?

Утро положительно не задалось. Бреясь, я не на шутку порезался и никак не мог остановить кровь.

- Вот ты и получил смертельную рану, Бальдр!* - сказал я себе.

* В скандинавской мифологии Бальдр - юный и светлый бог весны. О его гибели рассказывается в "Младшей Эдде". Когда Бальдра стали мучить зловещие сны, мать его Фригг заставила все сущее на земле поклясться, что Бальдру не причинят вреда. Боги забавлялись тем, что пускали в него стрелы, бросали каменья, рубили его мечами, - все было ему нипочем. Тогда Локи, хитрый и коварный бог огня, выведал у Фригг, что она не взяла клятвы с побега омелы. Сорвав этот побег, он подбил слепого бога Хёда метнуть его в Бальдра и направил его руку. Бальдр был поражен насмерть. "Так свершилось величайшее несчастье для богов и людей".