Мойры - Марек Соболь

За комодом нашла Твои трусы. Наверняка я их туда забросила однажды вечером, когда раздевала Тебя. Лежали там, в пыли. Не смогла удержаться, прижала их к лицу, искала хотя бы частичку Тебя в этом куске ткани, но ничего не осталось. Бросила трусы в Твою коробку.

Это еще не затянулось, это как свежая рана: вроде не кровит, но стоит надавить, нечаянно, — и все начинается снова.

Можно увековечить все что угодно, на пленке ли, на снимке, — радостную улыбку, смех, голос, можно записать чьи-то слова на бумаге, даже прикосновение помнится настолько хорошо, что нетрудно его восстановить — закрыть глаза и прикоснуться к своему телу так, как это делал любимый человек; можно себя распалить, чтобы снова пережить какие-то приятные мгновения из прошлого будто наяву; все можно сберечь в памяти или записать различными способами, все, но только не запах. Он исчезает первым; какое-то недолгое время еще таится в неперестеленной постели, в ношеной одежде, но даже если его не отстирывать, он испарится сам. А ведь запах — это воспоминание о лучших минутах, когда я прижималась к Тебе, когда наше дыхание смешивалось, когда наши тела какой-нибудь летней ночью сплетались, сцеплялись, вгрызались друг в друга, обезумевшие, скользкие от пота…

Впору головой о стенку биться! Все бы отдала за одну Твою пахучую вещь — память о тебе. Что мне фотографии, что мне этот хлам, если не к чему прижаться и хотя бы на минуту вернуться в то время; все, с чем я осталась, — неживое и холодное: снимки, тетради, диски, разная дребедень, которой набралось на целую коробку. Каждую из этих вещей я обнюхивала, как собака, но ничего не нашла, ни крохи тепла. Теперь это лишь мертвые предметы, куски ткани, частицы и атомы. Вынула из шкафа остатки Твоей одежды — она просто пахнет шкафом, фанерой, и пусть я помню, как колется этот свитер, пусть могу зарыться в него лицом, все равно в нем и следа Тебя нет. Это просто тряпка, ничего не стоящая, сама не знаю, почему я все это не выкину, — наверное, на всякий случай. Может, когда-нибудь, в старости, буду перебирать одну вещичку за другой и что-то вернется — выцветшее воспоминание, смутные черты, засохшее чувство. Я буду улыбаться этим вещам, гладить их, сдувать с них пылинки и буду счастлива. Может быть, когда-нибудь. Сейчас же они меня только бесят, я в них не нуждаюсь, потому что я помню каждую секунду, каждый вздох, каждое слово. Это все во мне живет, иногда заснет ненадолго, но скоро пробудится и ну пинаться, как если бы я была беременна.

Проходят недели, случаются дни получше, похуже, некоторые тащатся абы как. Только ничего не забывается.

Не забывается, и все тут.

4 июня

Внизу стояла машина, нагруженная моими вещами, готовыми для переезда за несколько кварталов, а я бродила по опустевшей квартире, села на пол, прямо посередине, там, откуда видны обе комнаты и кухня, закурила и смотрела на наше гнездо, опять пустое, вычищенное, точно такое же, как тогда, в первый день, когда я сюда въехала, не ведая, сколько счастья меня здесь ждет.

Вот и жизнь такая же: непредсказуемая, никогда не знаешь, что принесет следующий день. Когда нам кажется, что мы предусмотрели все варианты, что доподлинно известно, чего надо опасаться и о чем молиться, судьба выкидывает фортель. Все, что было неизменным и достоверным, вдруг оказывается иллюзией, а то, что вызывало ужас, становится благодеянием. Из страха перед слепой судьбой мы замыкаемся в себе, не кажем носа из своих квартир, из насиженных мест, из своей скорлупы, шарахаемся от чувств как от огня. Страх перед переменой к худшему парализует настолько, что у нас не хватает смелости сделать хотя бы шаг по направлению к лучшему.

Хорошо так, как есть. Могло быть хуже. Лучшее — враг хорошего. И т. д. и т. п. Чушь собачья.

Надо просто смириться с тем, что ничто не длится вечно. Радоваться, когда хорошо, а когда плохо или так себе, стремиться к чему-нибудь, искать счастья. Иногда оно совсем рядом, стоит только руку протянуть, но никто этого не делает. Нам повезло. У нас все было здорово. Если бы всего этого не случилось, я не смогла бы объяснить себе, какой такой чертов смысл был в моей жизни.

Надо еще дотронуться до стен, попрощаться с ними, проверить окна, точно ли я их закрыла, выключить колонку в ванной, заглянуть в шкафчики, что здесь остаются, не забыла ли я чего.

Хорошо тут жилось. Вроде обычная квартира, старая мебель, и той немного, но все говорили, что здесь классно. А теперь — одни стены. Кто-то скоро въедет сюда и все изменит. Кто это будет?

Старые дома стоят и молча наблюдают, из каких нитей плетутся людские судьбы. Никто никогда не узнает, какие в этих домах таятся секреты. Может, в паре кварталов отсюда кто-нибудь найдет сто золотых монет, замурованных за дымоходом в банке из-под кофе, — нажитое, припрятанное до лучших времен или на черный день, но все истинные сокровища останутся ненайденными. Никто никогда не наткнется на нашу историю, не вынет из поржавевшей коробки все те прекрасные минуты, старательно обернутые в бумагу, не разложит их на столе и не залюбуется ими, не спрячет их потом бережно в шкаф, чтобы иногда к ним возвращаться, радуясь обладанию сокровищем. Эти стены никому ничего не расскажут. Настанет день, и они рухнут, уничтоженные дряхлостью или войной, и когда-нибудь, может, здесь снова вырастут деревья или вечная трава, кто знает. О чем тут плакать? О том, что наша с Тобой общая судьба расплелась вдруг, словно коса? Зачем? Все проходит. Уже заканчивается наше мгновение ока. Ничего не останется, кроме камней, и они перемелют наши кости, словно жернова.

18 июня

У окна в доме на другой стороне улицы уже второй день сидит какой-то мужик, прямо напротив, сидит и пялится на наши окна. На мои окна.

Сквозь жалюзи, наверное, все видно. Вчера завтракала на кухне, чтобы он меня не углядел. Странное ощущение.

Познакомилась с соседкой. Столкнулись мы с ней у подъезда сегодня в шесть утра. Я возвращалась с дежурства, не в самом плохом настроении: ночь выдалась исключительно спокойной. Раньше я уже видела соседку, несколько дней тому назад, мы поздоровались, но тогда она выглядела совершенно иначе, без макияжа, в джинсах, блузке в цветочек, мило и нормально. Было это в середине дня. Теперь же, ранним утром, она походила на самую настоящую шлюху. Накладные алые ногти, яркий прикид, сапоги из блестящей кожи, высокие, чуть не до паха, сиськи наружу — довольно крепкие, впрочем. Хоть стой, хоть падай. К подъезду мы подошли с разных сторон, и, честно говоря, я узнала ее, только когда она оказалась в десяти сантиметрах от меня перед запертой дверью, и мы одновременно стали искать ключи. Ох уж эти бабские сумочки!

— У тебя есть ключ?

— Погоди, сейчас найду… Еле на ногах держусь. Ты, видно, тоже.

Наверное, мы бы еще не скоро познакомились. Люди умудряются годами обходиться без единого слова, хотя живут дверь в дверь, нам неохота знакомиться, очень трудно заставить себя произнести что-нибудь сверх вежливых фраз. Когда же первый барьер преодолен, естественная боязнь чужих людей исчезает и возникает столь же естественное любопытство. Но всегда нам требуется помощь извне. Например, в виде бардака в сумочке.

Ища ключи, отпирая дверь подъезда, поднимаясь по лестнице, роясь в поисках ключей от собственных квартир, мы разговорились и в итоге, когда пришла пора прощаться, уже чувствовали себя чуть ли не старинными приятельницами.

— Слушай, давай выпьем чаю перед сном. Идем ко мне. Зови меня Клото.

— Почему нет. Минутку, я только переоденусь.

Именно любопытство, элементарное любопытство не позволило мне отказаться от приглашения. Я сбросила одежду и в халате позвонила в ее дверь. Когда она открыла, то выглядела уже совершенно иначе — умытое лицо, легкая прозрачная рубашечка, трусики.

— Если тебе неловко, я могу одеться.

— Нет, что ты, лучше я сниму халат.

Поболтали немного — в общем, ни о чем.

Обе были очень усталые. Она хорошая девушка, моя ровесница. Наверное, мы с ней еще почаевничаем, но, будем надеяться, не сразу после рабочей ночи.

24 июня

Села за компьютер. Писать от руки на бумаге хорошо, когда ведешь дневник, но когда трудишься над текстом, каракули набегают на каракули, а в придачу мой ужасный почерк — часто сама не могу его разобрать. Пока пользуюсь компом, который стоит у нас в дежурке, провожу за ним каждую свободную минуту. Сегодня даже специально пришла сюда. Дежурит Кася, она уже целый час сидит у постели Матеуша. Мальчонке одиннадцать лет, он здесь недавно и вечерами не может заснуть. Он уже достаточно большой, чтобы многое понимать и бояться. Все время твердит, что к сбору урожая вернется домой. Матеушек из деревни в Тарновском воеводстве. Он знает все о тракторах и умеет доить корову. Может, и вернется урожай собирать. Кто знает.