Любовь и Тьма - Исабель Альенде

В приходской церкви падре Сирило выслушал эту историю из уст самих Ранкилео. Он сразу вспомнил Еванхелину: она одна из всего класса приходской школы не получила первого причастия, поскольку ее мать относилась к еретической пастве протестантского священника Она была одной из заблудших овец его стада, сбитая с пути истинного протестантским славословием, но, как бы то ни было, он не вправе отказывать им в совете:

— Я буду молиться за ребенка Милосердие Господа безгранично, и, может быть, Он поможет нам, несмотря на то что вы отдалились от Святой Церкви.

— Спасибо, падре, но, помимо молитв, вы не смогли бы изгнать бесов? — робко попросила Дигна.

Священник испуганно перекрестился: эту мысль, должно быть, ей подал его протестантский соперник, — вряд ли эта крестьянка сведуща в таких материях. В последнее время Ватикан отрицательно относился к подобным ритуалам и даже избегал упоминания о демоне, словно лучше было о нем ничего не знать. У падре однако были неопровержимые доказательства существования Сатаны — этого пожирателя душ, и поэтому ему не хотелось противостоять Дьяволу с помощью таких необдуманных действий. С другой стороны, если слух о подобной практике дойдет до вышестоящей инстанции, тень скандала окончательно омрачит его старость. Однако здравый смысл подсказывал ему: внушение зачастую творит необъяснимые чудеса, и, может быть, молитва «Отче наш» и окропление святой водой больную успокоят. Падре объяснил матери, что достаточно молитв и святой воды, ибо маловероятно, что можно избавить ее дочь от дьявольской одержимости. В этом случае заклинания бесполезны. Речь идет о победе над самим Дьяволом, и немощный и одинокий приходский священник из затерянной деревушки не является достойным соперником для сил зла, если предположить, что именно эти силы причиняют страдания Еванхелине. Он велел им вернуться в лоно Святой католической церкви, поскольку подобные несчастья обычно случаются с теми, кто бросает вызов нашему Господу, связываясь с нечестивыми сектами. Однако Дигна когда-то видела, как хозяева о чем-то секретничали с падре в исповедальне прихода и как между исповедью и шушуканием святые отцы шпионят за крестьянами и доносят хозяевам обо всех мелких кражах, — поэтому она не доверяла католичеству, считая его союзником богатых и врагом бедных, что находится в вопиющем противоречии с заповедями Иисуса Христа, проповедовавшего совсем другое.

С этого дня, если позволяли дела и усталые ноги, падре Сирило тоже стал приходить в дом Ранкилео. В первый раз, когда он увидел девушку в мучительных тисках странного недуга, его твердые убеждения поколебались. Ни святая вода, ни молитвы облегчения не приносили, но, поскольку и не ухудшали ее состояния, он сделал вывод: за всей этой неприглядной картиной кроется Дьявол. Он соединился в духовном порыве с протестантским преподобным отцом. Они сошлись в том, что речь идет об умственном заболевании, а не о Божественном проявлении, и несуразные, приписываемые девочке чудеса просто недостойны внимания. Вместе они дружно клеймили предрассудки, а потом, изучив случай Еванхелины, пришли к выводу: исчезновение нескольких бородавок (которые почти всегда проходят сами), якобы улучшение погоды (которая в это время всегда и так хорошая) и сомнительное везение в азартных играх не оправдывают ореол святости, созданный вокруг девочки. Но решительные выводы падре и пастора паломничества не прекратили. Стекавшиеся к дому в надежде получить благодать паломники разделились во мнениях: одни считали, что ее припадки мистического происхождения, другие относили их на счет сатанинской порчи. Это истерия, хором твердили протестант, католик, повивальная бабка и врач из больницы Лос-Рискоса, но никто не захотел их слушать: незначительные чудеса приводили собравшихся в восторг.

Обхватив Франсиско за талию и прижавшись лицом к шероховатой ткани его куртки, Иране, с развевающимися от ветра волосами, мчалась на мотоцикле, представляя, что летит на крылатом драконе. Позади остались последние дома города. Шоссе бежало меж полей, окаймленных пронизанными светом тополями; вдали виднелись горы, окутанные голубой дымкой. Ирэне ехала на мотоцикле, как на коне; погрузившись в фантастические образы детства, она летела галопом над барханами из восточной сказки. Ей доставляли удовольствие скорость, сейсмическая дрожь бьющейся меж ног машины и ее ужасный рев, пронзающий, словно бур, кожу. Она думала о святой, к которой они направлялись, о названии репортажа, о развороте на четыре страницы с цветными фотографиями. С тех пор как несколько лет назад появился Озаренный, который шел с севера на юг, излечивая язвы и воскрешая мертвых, — о чудотворцах ничего не было слышно. Бесноватых, одержимых, юродивых и обиженных Богом всегда хватало, например, девочка, выплевывавшая головастиков, старик — предсказатель землетрясения, немой, останавливающий взглядом машины и механизмы, — это она проверила сама, когда брала у него интервью, объясняясь с ним знаками, а потом никак не могла заставить ходить свои часы. Но кроме того Озаренного, долгое время никто не стремился облагодетельствовать человечество. С каждым днем становилось все труднее находить увлекательный материал для журнала В стране, казалось, ничего интересного не происходит, а если что и случалось, цензура публикацию не разрешала Ирэне сунула окоченевшие от холода руки под куртку Франсиско, чтобы их отогреть. Она коснулась его худой груди, где прощупывались сухожилия и кости: тело Франсиско так отличалось от литой мускулатуры Густаво, который занимался фехтованием, дзюдо и гимнастикой и каждый день вместе с солдатами делал пятьдесят подтягиваний, — он никогда не требовал от своих подчиненных того, что не мог выполнить сам. Я для них, говорил он, как отец: строгий, но справедливый. Когда они встречались в полумраке гостиничных номеров, где занимались любовью, он с гордостью за свою стать снимал одежду и ходил по комнате обнаженный. Она любила его загорелое, дубленное солью и ветром тело, закаленное физическими упражнениями, гибкое, сильное и ладное. Ей нравилось смотреть на него, порой, лаская его, она восхищалась им, но испытывала при этом некую отстраненность. Где он может быть сейчас? Вероятно, в объятиях другой женщины. Несмотря на письменные заверения в верности, Ирэне, зная потребности его натуры, легко представляла его в обществе шоколадных мулаток, наслаждающихся его телом. Когда он был на полюсе,[30] ситуация была иная: в страшные морозы, где рядом были только пингвины и семеро привыкших обходиться без любви мужчин, воздержание было необходимым. Однако в тропиках — и в этом девушка была уверена — жизнь капитана протекала иначе. Поймав себя на том, что ее это мало волнует, она улыбнулась и безуспешно попыталась вспомнить, когда ревновала своего жениха в последний раз.

Шум мотора напомнил ей песню Испанского Легиона, которую часто вполголоса напевал Густаво Моранте:

Я нещадно бит судьбою,ран не счесть, поверьте,но всегда готов я к бою.Вьется знамя надо мною,ведь жених я смерти!

Дернуло же ее спеть этот куплет в присутствии Франсиско: с тех пор он называл Густаво «Женихом Смерти». Но Ирэне на это не обижается. В действительности она мало думала о любви и не размышляла о своей длительной связи с офицером: она вошла в ее жизнь естественно, ибо была вписана в ее судьбу с детства Ей столько раз говорили: Густаво Моранте — идеальная пара для нее, — и она наконец, в это поверила, не особенно задумываясь над своими чувствами. Он был основательный, надежный, мужественный, прочно вписывающийся в ее существование. Себя же Ирэне ощущала несущейся по ветру кометой, а порой, страшась своего внутреннего бунта, не могла не поддаться искушению и начинала думать о каком-нибудь человеке, способном сдержать ее порывы. Однако подобные мысли посещали ее ненадолго. Когда она задумывалась о своем будущем, на нее нападала тоска, поэтому, пока было возможно, предпочитала жить безоглядно.

Для Франсиско отношения Ирэне и ее жениха рисовались как шаткий союз двух одиноких людей со множеством разлук. Если бы им представился случай побыть вместе некоторое время, говорил он, они сами бы поняли, что их соединяет лишь сила привычки. Они не чувствовали потребности в этой любви: их встречи были спокойными, а разлуки — продолжительными. По его мнению, в глубине души Ирэне хотела бы до конца своих дней оттягивать свадьбу и жить в некой условной свободе; изредка бы встречалась с ним и по-щенячьи резвилась. Получалось, что брак ее пугал, поэтому она выдумывала массу поводов, чтобы отложить замужество, ибо понимала, что, обвенчавшись с этим метящим в генералы принцем, должна будет отказаться от шокирующих нарядов, бряцающих браслетов и неупорядоченной жизни.