Председатель - Юрий Нагибин

- Паразит ты, а не хирург! - со злобой говорит Трубников. - В Москву потянуло, небось пристроился. Ну и катись колбасой, нам такие не нужны!

Резко повернувшись на каблуках, он выходит из дома, громко стукнув дверью.

- Пришел, увидел, обхамил! - усмехнулся Валежин. - Ну, черт с ним. Ведьма Иванна, рванем на посошок!

- Опять, что ль, "спиритус вини"? - ворчит старуха.

- За то, чтоб мне Коньково и во сне не приснилось! - провозглашает Валежин и, чокнув донышком своей стопки по старухиной стопке, духом выливает спирт. - У, хам!

- Что?

- Хам, говорю, ваш Трубников.

- Ладно тебе. Мальчонка у него приболел, - заметила старуха - Поздний поскребыш... знаешь, как над такими трясутся?

- А чего же он не сказал?

- Видать, не захотел с шалопаем вязаться...

- Ведьма Иванна, смотри, наследства лишу, - без улыбки, о чем-то задумавшись, произнес Валежин.

В дом Надежды Петровны с двумя чемоданами и саквояжем вваливается Валежин.

- Почему вы не позвали меня раньше? - говорит он недовольно. - Я опаздываю на поезд.

Хотя Трубников находится туг же, Валежин делает вид, что не замечает его, и обращается только к Надежде Петровне. Он ставит чемодан на пол посреди кухни, сбрасывает куртку и торопливо ополаскивает руки под рукомойником.

- Чистое полотенце! - бросает он. - Что с мальчиком?

- Простыл, поди. - Надежда Петровна подает ему рушник

- На что жалуется? - резко прервал ее Валежин.

- Горлышко болит... Может, ангина...

- Диагноз мне не нужен! Температура?..

- Тридцать девять и семь...

Валежин проходит в комнату, где лежит маленький больной.

Появляется Алешка Трубников.

- Дядя Егор, за врачом поедем? - громко говорит он.

- Тс ты! - прикрикнул Трубников:

Алешка округлил глаза и на цыпочках вышел. С озабоченным видом вернулся Валежин.

- Боюсь, что это дифтерит, - говорит он. - Срочно нужна сыворотка, но в районе ее нет...

- А в горбольнице? - спросил Трубников.

- Конечно, есть. Трубников тут же вышел

Вездеход мчится в мартовскую черноту полей. Алешка давит на сигнал.

Поспешно отваливаются вправо, к обочине, возы с черным, прелым сеном, бестарки с навозом, грузовики. Трубников вцепился рукой в железную скобу...

Валежин достает из чемодана инструменты, белый врачебный халат. Закрывает чемодан и засовывает его вместе с другими своими вещами под лавку. Он явно распрощался с мыслью о скором отъезде.

- Вскипятите воду, - говорит он Надежде Петровне, надевая халат.

Вездеход мчится по улицам города. Подъезжает к старому зданию больницы и останавливается. Трубников быстро подымается по обшарпанным, ступенькам, толкает тяжелую дверь.

Кажется, что время остановилось в доме Трубниковых. Надежда Петровна все так же мерно покачивается, сидя на лавке, будто отмеривает секунды своего мучительного ожидания. Но когда из другой комнаты вышел Валежин с тазом в руках, она мигом вскочила с лавки.

- Он больше не задыхается, - успокоительно проговорил Валежин и вдруг в порыве внезапной слабости прислонился к притолоке и закрыл глаза. Валежин быстро овладел собой. - Дайте крепкого чая и... выделите мне отдельную посуду...

По вечереющей размытой дороге мчится вездеход. Его заносит, выбрасывает к обочине, кажется, что он вот-вот опрокинется.

К баранке приникло широкое, бледное лицо Алешки Трубникова. Рядом с ним - старичок профессор Колпинский. Воинственно торчит клинышек бородки из-под бобрового воротника старомодной шубы на лире.

- Молодой человек, - обращается старичок к Алешке, - тише едешь дальше будешь - правило не для вашего возраста.

- Опрокину, товарищ профессор, сами же заругаете! - огрызнулся Алешка.

- А вы думали, похвалю! И все-таки поднажмите.

Вездеход с воем устремляется вперед, ныряет в глубокую яму, огромная мутная вода ударяет в переднее стекло...

Изба бывшей хозяйки Валежина. С печи доносится легкое похрапывание. Тонко пискнула дверь, зажегся свет, с чемоданом в руках вошел Валежин. Старуха кубарем скатилась с печи.

- Свят, свят, свят! - забормотала крестясь.

- Не пугайтесь, Ведьма Иванна, это я. И пока еще во плоти, - проговорил Валежин. - Пришел помирать, а вас назначаю своей душеприказчицей... не волнуйтесь, наш договор остается в силе: сподники за вами...

Сырое серое утро. Рассвет медленно вползает в окна. Все отчетливее вырисовываются очертания предметов, наполняющих дом Трубникова.

Мы видим Надежду Петровну, окаменевшую в своем горе. Она сидит перед кроваткой сына.

Во дворе, под навесом, Трубников строгает доску, установленную в струге. Он строгает тяжело и неловко, сжимая рубанок своей единственной рукой. Капли пота, будто слезы, стекают по его притемнившемуся лицу...

С ночного дежурства в обычном драном, засаленном полушубке, треухе и толсто подшитых валенках, с берданкой за плечом бредет Семен. Подходит к плетню вокруг Егорова двора, с мрачным сочувствием глядит на трудную, неловкую работу брата.

- Подсобить? - проговорил с натугой.

Егор поднял голову и глазами показал: не надо, должен сам... Что-то былое, неискалеченное жизнью на краткий миг проскользнуло между двумя близкими по крови людьми. Семен понимающе качнул головой и медленно пошел прочь.

В избе, в той же позе, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, закоченела над кроваткой мертвого сына Надежда Петровна.

Трубников, кончив строгать, начинает сколачивать маленький детский гроб. Гвозди он держит во рту.

- Где я могу остановиться? - тихо спрашивает, входя под навес, старичок профессор.

- Остановиться? Зачем? - рассеянно говорит Трубников.

- Я задержусь здесь, пока доктор Валежин не будет вне опасности...

Лицо Трубникова сделалось сухим и мертвым.

- Доктор Валежин отсосал дифтерийные пленки у вашего сына, - так же тихо говорит профессор. - К сожалению, даже эта крайняя мера не помогла...

Жаркий июльский день. По правую руку от большака - старое деревенское кладбище, заросшее высокими травами, таволгами, шиповником. Двое людей стоят у низенькой могильной ограды. Это Трубников и Надежда Петровна.

На старой, замшелой плите можно разобрать: "Евдокия Семеновна и Иван Денисович Трубниковы", рядом - новое гранитное надгробие "Максим Трубников 1948-1952". На могилах - охапки свежих полевых цветов.

Надежда Петровна наклонилась и поправила цветы на могиле сына. Трубниковы медленно побрели с кладбища назад в Коньково.

На большой дороге им повстречался бродяга с тощим мешком за спиной. На бродяге была поношенная брезентовая курточка, штаны из мешковины с пузырями на коленях и кепочка-блин. Но самым удивительным была его обувь: самодельные мокасины из автомобильной покрышки, подвязанные веревками.

- На Турганово я правильно иду? - спросил бродяга.

- Правильно, - ответила Надежда Петровна, - все прямо, прямо, никуда не сворачивая.

Бродяга отблагодарил, дернул за козырек свою кепочку и заковылял дальше.

Что-то странное творилось с Трубниковым. В памяти с одуряющей ясностью возникла сопровождавшая его сквозь юность, молодость и зрелость, сквозь всю его боевую жизнь песнь войны и победы, песнь железной стойкости и яростной атаки. Но при чем тут этот жалкий бродяга? Трубников смятенно глядит ему вслед.

И странно - бродяга тоже остановился, оглянулся...

- Кочетков!.. Вася! - совсем негромко позвал Трубников.

Медленно, неуверенно, вытянув вперед шею, бродяга пошел навстречу Трубникову.

Надежда Петровна, ничего не понимая, смотрит на мужчин. Они стоят посреди пустой дороги и глядят друг на дружку, два человека, по которым жизнь проехалась колесом. Но один лишился лишь части тела, а из другого годами вышибали душу. И Кочетков долго не узнает Трубникова. Наконец он произносит дрожащими губами:

- Егор?.. Какими судьбами?

- Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?

- Определен в Турганово на местожительство.

- Определен?

- Я же актирован... Ну, отпущен по состоянию здоровья... Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи...

- Вот что! - решительно говорит Трубников. - Плевать на Турганово, ты останешься здесь.

- Здесь - на дороге? - улыбнулся Кочетков.

- В Конькове. Я тут председатель колхоза

- А разрешение?

- Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене...

За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.

- Тебе о прошлом не хочется говорить? - спрашивает Трубников Кочеткова.

- Нет, отчего же? Но все так просто... получил я десятку, за Испанию.

- За Испанию?

- Да... Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко...

- А что с ними?

- Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.

- Что с женой? С Леночкой? - тихо спрашивает Трубников.

- С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как: это... удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.

- И это ты называешь "обошлось"? - с болью спросил Трубников.

- Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять... Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.