Финляндия. Творимый ландшафт - Екатерина Юрьевна Андреева

В XIV веке церковь в Пернае подчинялась какое-то время эстонскому цистерцианскому монастырю в Падизе. Вместе с приходами Порвоо и Сипоо Пернаю отдал в кормление эстонцам Магнус Эриксон, который столь неудачно пытался расширить с эстонской территории на псковскую и новгородскую границы католических земель. Вообще существует основанная на топонимике гипотеза Карла Нордлинга о преимущественно эстонской культивации Уусимаа: якобы финны из Хяме лишь после шведов попали на берега, которые были обжиты гораздо раньше и гораздо более многочисленными эстонцами. Эстонцев в это время насчитывалось в Эстонии около 150 000, и доплыть им с другого берега Финского залива при скорости четыре узла составляло двенадцать часов. Монахи-вегетарианцы приплывали из-за моря, чтобы в этих дремучих лесах и гладких, как зеркала, заливах заниматься промыслом пропитания. Судьба их аббатства была не очень легкой (в Эстонии теснили более агрессивные конкуренты тевтонцы и ливонцы), и в Пернае им тоже не повезло: они дважды пытались здесь закрепиться, но так и не смогли (то есть все-таки места эти не были такими уж эстонскими), и в конце концов Магнус Таваст откупил у них эти земли. А в 1398 году папа Бонифаций IX отправил специальное послание, дарующее отпущение грехов тому, кто станет помогать постройке новой церкви и будет в ней молиться.

Вообще за молитвы перед образами и создание (дарение или оплату написания) изображений святых полагались большие бонусы. Так, в 1474 году датский король Кристиан I совершил пилигримаж в Рим, где папа удвоил ему индульгенцию на 40 000 – сорок тысяч! – лет за молитвы перед образом. Обычно же донаторам выдавалась индульгенция на 100 дней, которая действовала в течение десяти лет. Этот церковный бизнес более-менее устраивал общество, пока, как известно, Альбрехт Бранденбургский не отдал продажу индульгенций на аутсорсинг банкирскому дому Фуггера. Молодой способный политик очень нуждался в деньгах, так как должен был расплатиться с папой за право сохранить за собой целых два архиепископства – в Майнце и в Магдебурге. И дом Фуггера выдал ему заем в счет права продавать индульгенции в Майнце, Магдебурге и Бранденбурге, которое, в свою очередь, предоставил Альбрехту ждущий расплаты папа. Наглость этой финансовой операции спровоцировала Мартина Лютера в 1517 году выступить против Римской церкви.

С посещаемостью церквей в Финляндии XV века все складывалось не лучшим образом, потому что в середине XIV века население повымерло от чумы и многие приходы, не успев появиться, обезлюдели. В XVIII–XIX веках, когда странные фрески в церкви в Пернае были уже закрашены, в этих краях процветали богатые шведские поместья, и здесь, наоборот, стало людно. Церковь оказалась тесноватой. То и дело возникали стычки прихожан, и местный викарий даже установил штраф в шесть медных далеров за потасовки во время службы. В 1899-м стены отмыли от побелки, и тут клир и паства пришли в ужас, увидев на потолке всех этих странных существ – русалок и прочее непотребство. Фрески немедля снова закрасили и открыли только в 1938-м (а церковь в Пюхтяя и того позже – в 1950-е).

Как и единороги, русалки, хотя и редко, все же встречаются в средневековых английских церквях. В храмах Слэптона и Норсантса они плавают в воде, как рыбы, между ног святого Христофора, держа в руках бронзовые античные зеркала, и всякому ясно, что это – сирены, языческая нечисть, побежденная христианским духом. Со времен Одиссея сирены воплощали непреодолимый для всех, кроме настоящего героя, смертельный соблазн. Но вот понять, какую роль играет русалка в хаттульском и лохьяском раю, на стенах церкви в Пернае столь же сложно, сколь и разузнать, кто ее там изобразил[14].

Д. К. Зеленин, знаток культа русалок, описывая их двойственный нрав, отмечает, что по большей части у славян русалки считаются нечистой силой. Они могут быть полезны людям, в основном девушкам, которые вовремя, на русальной неделе, то есть сразу после Пасхи, принесли им жертвы в священных рощах, лугах и у водоемов. Таким разумным девицам русалки посылают женихов и всячески им помогают в личной жизни. Они, как полуденные девы, могут стеречь урожай, однако работающих в поле в полдень, чего делать нельзя, запросто напугают до смерти – нашлют полдневный панический ужас. По мнению Зеленина, восточные финны переняли образ полуденной девы у славян. Но само слово «русалка» связано с христианством Западной Европы, где в календарь вошли rosalii, переделанные на востоке в русалии – те самые русальные недели. (Розалии же были известным древнеримским праздником почитания мертвых, иногда они сочетались с днями violation[15], которые были отнюдь не связаны с насилием, как можно вообразить, а с украшением мемориалов фиалками; эротический характер римских розалий, унаследованный русалками, в полный рост представлен на картине сэра Лоуренса Альма-Тадема «Розы Гелиогабала», где гламурная древнеримская молодежь в любовном экстазе купается в копне розовых лепестков.)

Зеленин считал, что русалки – это духи умерших не своей смертью, то есть «заложные покойницы». А. Н. Веселовский видел в них более древний образ: духов предков, чьи тела отправлялись к вечному горизонту на своих погребальных ладьях-кострах. Такая версия может быть косвенно связана с поддержкой функции плодородия. Юха Пентикяйнен, специалист по эпосу «Калевала», рассказывает, что сюжет о девушке, которая предпочитает утопиться, но не пойти замуж за старика и превращается в рыбу, характерен для народов Арктики: в посмертной жизни такая невеста обретает лучшего жениха, рыба же является символом женской плодовитости[16].

Помогает ли русалка как древний родовой дух Еве в христианском раю произойти на свет, или в райском хозяйстве Лохьи она существует наряду с рыбами, утками и другой живностью, мы, вероятно, никогда точно не узнаем. Как не скажем с уверенностью, что за фигурка возникает в пространстве южной стены храма Святого Михаила в Пернае на самом ее верху. Можно подумать, что это волхв с возом даров на санях, так как над ним горит огромная пятиконечная звезда с кружками на концах лучей. Но странно, что он один – одинокий путник под Рождественской звездой. А вдруг это ведет свою лошадь Торфяной Томас? – так в финских народных сказаниях называют смерть. Иначе непонятно, почему к западу от него изображен лабиринт – символ вечности и перехода в загробную жизнь у многих народов.

При этом если человеческая фигурка сделана очень неумело и схематично, как дети рисуют «повешенного», лошадь изображена во всем блеске архаической анималистики. Фигурки лошади и стартующей птицы напоминают наскальные изображения животных в довольно похожей на эти фрески технике: при помощи линий, нанесенных на камень красной глиной. В церквях, конечно, эти фигурки рисовали