Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там - Филипп Матисзак

Полигнот не столько расписывал вазы, сколько расхаживал по своей мастерской, раздавая оплеухи и небрежные похвалы дюжине юных учеников, которых он обучал рисовать в своем стиле. Лучшим из его учеников был юноша по имени Клеофонт. Позднее Клеофонт открыл собственную мастерскую неподалеку от «фабрики» учителя (в этом афинском районе живет и работает столько гончаров и художников, что его прозвали Керамиком – «гончарным»). Четыре года назад учитель умер. С тех пор Клеофонт и зовет себя «третьим Полигнотом».

Сегодня Клеофонт встал пораньше: ему предстоит длинный день. Как и его покойный учитель, Клеофонт работает преимущественно с большими сосудами, в данном случае – с декоративным кратером с волютами (ручками, расположенными в верхней части сосуда и украшенными завитками, напоминающими завитки на капителях колонн). Заказчик – драматург Еврипид, которому сосуд нужен, чтобы отпраздновать постановку его новой пьесы «Геракл». Когда Клеофонт предложил изобразить что-нибудь из мифов о Геракле, престарелый драматург сразу же отверг эту идею. Еврипид работал над «Гераклом» целый год, и мускулистый герой порядком ему надоел.

В конце концов они с Клеофонтом договорились, что вазописец изобразит процессию, посвященную Аполлону, покровителю искусств и театра. Бог будет восседать в перистиле, украшенном двумя бронзовыми треножниками вроде тех, которыми награждают победителей театральных состязаний на Дионисиях. Изображение достаточно сложное, поэтому чем раньше Клеофонт примется за работу, тем лучше.

Разумеется, Клеофонт будет раскрашивать не фигуры, а пространство между ними. Как и все современные вазописцы, он использует краснофигурную технику. Это значит, что рисовать ему придется густым блестящим шликером – особой глиняной массой, которая наносится на поверхность вазы, сделанной из обычной глины, и при обжиге под воздействием высоких температур приобретает черный цвет.

Готовый шедевр Клеофонта 2500 лет спустя [28]

На самом деле все гораздо сложнее. При простом обжиге шликер ведет себя так же, как и обычная глина. Чтобы он приобрел насыщенный черный цвет, сосуд сначала помещают в открытую печь, в результате чего обычная глина становится красной. Это происходит потому, что аттическая глина – вторичная: во время сильных дождей ее смывает вниз по реке, и в нее попадают частицы железа, поскольку река протекает по залежам железных руд. В процессе обжига это железо окисляется, и глина приобретает отличительный красный оттенок. Для сравнения: глина для коринфской посуды добывается вблизи от материнской породы, поэтому она богата каолином и почти не содержит железа. Цвет коринфских сосудов – молочно-кремовый.

Шликер, используемый в краснофигурной вазописи, плавится быстрее, чем грубая глина, из которой сделан сам сосуд. Наконец печь закрывают, ограничивая доступ воздуха к изделию, а в огонь добавляют сырую «зеленую» древесину. Тогда-то, в результате химического процесса восстановления, шликер и приобретает блестящий черный цвет. После этого печь снова открывают, и обжиг продолжается при менее высокой температуре.

В первых лучах солнца Клеофонт рассматривает сосуд, словно хищник, готовящийся напасть на жертву. Работающий на него гончар вчера вечером подготовил кратер. Для этого он на протяжении нескольких дней очищал речную глину, смешивая ее с водой и удаляя оседавшие на дне сосуда примеси. При изготовлении грубых горшков такая очистка производится единожды, если производится вообще. Но сейчас речь идет о высококачественном изделии, которое должно продемонстрировать хороший вкус Еврипида и мастерство Клеофонта. Глина гладкая, словно шелк: ее очищали целых шесть раз.

Решив, что глина уже достаточно чистая, гончар поместил ее на круг диаметром примерно 60 см. Его ученик начал вращать круг с определенной скоростью, а сам он принялся формировать изделие. После десяти часов сушки законченный сосуд приобрел прочную кожистую текстуру, и гончар отполировал его поверхность куском замши. Рядом, на ткани, посыпанной для мягкости песком, лежат подставка и ручки, которые займут свое место уже после того, как художник распишет вазу, – так удобнее работать.

Клеофонт рассматривает шесть глиняных табличек, на которых он набросал два рисунка, собираясь украсить ими кратер. Основной, верхний рисунок изображает самого Аполлона, возлежащего в перистиле (строго говоря, в святилище), напоминающем один из небольших храмов, в честь этого бога, именуемых одеонами [29].

Изображенная процессия состоит из шести безбородых юношей, увенчанных венками и одетых в тонкие церемониальные туники, доходящие до щиколоток, но оставляющие открытым одно плечо. Возглавляет процессию женщина с жертвенной корзиной на голове. Клеофонт бросает на нее хмурый взгляд: на то, чтобы перенести на вазу ее многослойное платье, украшенное богатой вышивкой, уйдут часы, а исправлять ошибки, работая с глиной, чудовищно трудно.

Человек, приветствующий процессию от имени Аполлона, стоит рядом с бронзовыми треножниками. Клеофонт придал ему сходство с Еврипидом, но не портретное, чтобы драматурга не обвинили в тщеславии. Поэтому человек явно старше юношей, участвующих в процессии, но все же моложе Еврипида. Борода у него не седая, а черная (чтобы изобразить седую, требуется особый серый шликер, а Клеофонту и без этого есть чем заняться). В руке у мужчины посох вроде тех, которые нравятся Еврипиду: высотой до плеча, с поперечной перекладиной наверху.

Сам Аполлон вышел, конечно, прекрасным, но, в общем, ничем не примечательным (про себя Клеофонт просит у бога за это прощения). Вазописец нарочно выстроил композицию так, чтобы внимание зрителя было обращено не на бога, а на «не портретный» портрет заказчика. И женщина с корзиной, и сам Аполлон смотрят на «Еврипида». Впрочем, если бы все изображенные смотрели на центральную фигуру, вышло бы слишком прямолинейно, поэтому юноша, идущий сразу за женщиной, не смотрит ни на Еврипида, ни на Аполлона, а оглядывается назад. Зато ветвь священного лавра, которую держит Аполлон, клонится в сторону Еврипида. Ко всему прочему на Еврипида указывает лук бога, который тот повесил на крышу перистиля. А между богом и драматургом изображен омфал – священный камень из храма Аполлона в Дельфах, символизирующий «пуп Земли». Камень привлекает внимание к человеку, чью ногу он заслоняет – разумеется, речь снова о Еврипиде.

Нижний, меньший по размеру рисунок тоже намекает на Дионисии, но, конечно, не изображает сам праздник (это было бы слишком вульгарно). Вместо этого Клеофонт изобразил спутников Диониса – пляшущих сатиров и менад. Вообще-то менады (женщины, почитающие Диониса) известны привычкой рвать на себе одежду в религиозном экстазе, но менады Клеофонта всего-навсего щеголяют голыми икрами, чтобы не отвлекать зрителя от главного. Нахмурив брови, Клеофонт правит набросок углем: теперь посох одной из женщин указывает туда же, куда и воздетые руки танцоров, –